Мих. Лифшиц

Капитализм и буржуазная культура

Философская энциклопедия. 1962. Т. 2. С. 447-455.

Противоречия буржуазной культуры. Каждая общественная формация имеет свой исторический закон духовного развития. Есть атмосфера, которой дышит общественный организм, особый климат, в котором растут материальные отношения определенного типа, печать своеобразия, присущего в данных условиях всей политической жизни, нравственным понятиям, предметам искусственной среды. Подчиняясь известному закону, формы общественного сознания воспроизводят устройство самого общества и в свою очередь являются для него идеальной питательной средой.

Этот "дух эпохи" (по терминологии старой философии истории) может носить застойный характер, или, наоборот, - более динамический и революционный. Общество патриархальное, основанием которого служат тысячи неподвижных, застывших в традиционных рамках сельских общин, создает привычку к одним и тем же формам духовной жизни, которые представляются вечными. Такова идеология восточного строя, азиатского строя, по выражению Ленина (см. Соч., т. 17, с. 31), основа нравственной метафизики, постоянно повторяющей с некоторыми изменениями свои мотивы и на Востоке, и на Западе.

Напротив, духовная жизнь эпохи капитализма развивается по другому закону. "Беспрестанные перевороты в производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений, вечная неуверенность и движение отличают буржуазную эпоху от всех других. Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями, разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные отношения" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 4, с. 427).

Хотя падение старых иллюзий в процессе развития капитализма было достигнуто самыми жестокими и грязными средствами, классики марксизма считали историческую роль буржуазии в высшей степени революционной. Эта революционность носит объективный характер, независимый от сознания самой буржуазии. Главной заслугой капитализма в прошлом было разрушение феодально-патриархальной ограниченности. Капитализм освободил значит, часть населения от убожества деревенской жизни. Открытие новых материков, изобретение книгопечатания и телескопа, впервые наглядно столкнувшего человека с увлекательной для фантазии проблемой бесконечности мира,- все это дело буржуазной эпохи. Техника при капитализме прошла сказочный путь от ремесленного молотка до пара и электричества. "Буржуазия показала, что грубое проявление силы в средние века, вызывающее такое восхищение у реакционеров, находило себе естественное дополнение в лени и неподвижности. Она впервые показала, чего может достигнуть человеческая деятельность. Она создала чудеса искусства, но совсем иного рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы; она совершила совсем иные походы, чем переселение народов и крестовые походы" (там же).

В рамках частной собственности капитализм развивает материальные условия для будущего коммунистического мира. Но дело не только в развитии производительных сил, мировых сношений, науки и техники. Главное состоит в том, что буржуазный способ производства вызвал к жизни рабочий класс, способный овладеть этим общественным богатством, построить новое, коммунистическое общество. Без великого коммунистического переворота все гигантские силы, созданные при капитализме, обращаются против самого общества. Так, материальное производство всегда находится под угрозой катастрофы вследствие периодических кризисов и разрушительных войн; духовный прогресс совершается неравномерно, сопровождаясь ростом невежества и морального одичания. Все эти черты упадка, вытекающие из сохранения частной собственности на средства производства, уже к середине 19 в., по словам Маркса. превзошла ужасы последних времен Римской империи (см. там же, т. 12, с. 3). Тем более это справедливо в настоящее время, когда капитализм стал величайшей преградой для общественного прогресса (см. Программа КПСС,1961, ч.1, § 1).

Упадок буржуазной культуры не совершается равномерно. Особенно в области естествознания и техники еще возможны большие достижения (в основном там, где наука связана с военным производством), но в целом, по свидетельству таких наблюдателей, как Т. Манн, Голсуорси, Хемингуэй, Г. Грин и др. честных западных писателей, кривая духовной жизни в буржуазном мире 20 в. неизменно стремится вниз.

Формы сознания, соответствующие капиталистическому способу производства. Формы буржуазного сознания содержат в себе известную слепоту, систему иллюзий, вытекающих из экономики, отношений буржуазного способа производства. Капитализм с его принципом частного интереса, развитием науки и рациональной организации производственного процесса в рамках отдельного предприятия изгоняет наивные понятия более ранних общественных форм, детские суеверия подавленного трудом крестьянина. Но вместе с тем капитализм снова, и притом в громадной степени, запутывает все человеческие отношения, окружая их туманом ложных представлений, коренящихся в фетишизме товарного мира. Экономические силы, не подвластные общественному контролю, находятся как бы за пределами разума; неведомым путем приводят они человека к богатству либо опускают его в бездну нищеты. Возможности обогащения, конечно, весьма ничтожны для большинства людей и почти исключены для "маленького человека" в эпоху конкуренции между гигантскими монополиями. Но тем более раздуваются эти возможности бессовестной рекламой и бульварной печатью. Сознательный обман, спекуляция на общественной наивности приносят прибыль издателю или продюсеру, делающему фильмы с обязательным "счастливым концом"; они способствуют укреплению такого общественного порядка, который выгоден классу капиталистических собственников.

При анализе частной собственности у Маркса мы встречаем слово "отчуждение". В философии Гегеля это понятие имеет чисто умозрительный смысл с налетом мистификации, несмотря на гениальность основной догадки. В марксизме понятие отчуждения носит совершенно иной - научный характер. Растущая угроза чуждых человеку сил - не козни дьявола, не отчуждение "мирового разума", а реальный экономический процесс. Общественные связи между людьми в товарном обществе реализуются стихийно и принимают характер вещественных отношений. Поэтому отношения людей друг к другу представляются им чуждыми силами, враждебными человеку, причудливыми и коварными. Недаром черту случается перехитрить самого бога и недаром в фольклоре именно чёрт - царь золота. "... Чудеса и привидения" (Маркс К., Капитал, т. 1, 1955, с. 82) характерны для всех жизненных сфер буржуазного общества, где предъявляет свои права частная собственность и действует ничем не скованная власть денег. Деньги являются наиболее общей и поражающее человеческое воображение силой мира частной собственности. Они обладают удивительной особенностью. Деньги дают возможность их владельцу присоединить к своей личности те качества, которыми она по природе не обладает. За деньги покупаются слава, любовь, красота окружающей обстановки и все преимущества, создающие монополию личного развития. Все это имеет громадные последствия для общественной морали. Великие писатели буржуазной эпохи - Стендаль и Диккенс, Достоевский и Толстой, посвятили критике буржуазных отношений замечательные страницы. В сильных, ужасных, часто уродливых образах рисует "Человеческая комедия" Бальзака, как богатство дает возможность глупцу прослыть разумным, а негодяю - почтенным человеком, как люди вынуждены продавать за деньги свою красоту, талант, личное достоинство, ибо и тело, и душа человека вовлекаются в адский котел всеобщей "купли-продажи". Даже в уме владельца капитала, свободного от ужасов нищеты, его собственные деньги - чуждая сила, требующая постоянного служения. Богатство делает человека "независимым" только в материальном смысле, духовно оно порабощает его, ставит на нем свое клеймо, делает его мучеником накопления или превращает в тупого потребителя.

Прозрачные, разумные отношения между людьми чужды буржуазному строю, основанному на анархии производства и обмена. Если туманное облако вокруг отношений товарного мира кажется мещанскому сознанию истинной поэзией, то на деле эстетическая жизнь общества в этом мире находится под угрозой вырождения. Так как деньги - это всеобщая стоимость всех вещей, то они, по словам Маркса, лишили весь человеческий мир, как и природу, их своеобразной стоимости (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Из ранних произв., 1956, с. 620). Это стирание всех различий не допускает никакого своеобразия. Оно признает только чисто количественную меру стоимости, заставляя качество изделий человеческого труда отступить на задний план вместе с другими пережитками средне-векового ремесла. Любое произведение искусства, любое научное открытие можно купить. Поэтому так часты в капиталистическом обществе неразрешимые коллизии между "истиной и деньгами", "красотой творчества и ядом корыстолюбия", выражаемые буржуазным сознанием в бессильных либерально-мещанских фразах. Современный капитализм, основанный на господстве МОНОПОЛИЙ, поднимает эту силу "отчуждения" до такого уровня, что само развитие атомной физики становится для ученых кошмаром, уничтожающим их в моральном отношении, если они не в силах стать на путь борьбы против империалистической политики большого бизнеса. Одним из типичных приемов реакционной социологии является попытка возложить ответственность за духовную нищету и внутренний кризис современной буржуазной цивилизации на чрезмерное развитие науки, техники и организации. В действительности избыток их развития является относительным, а не абсолютным, т. е. приводят к печальным последствиям только в рамках капиталистической частной собственности и в сфере ее влияния.

Капиталистическое общество с его атмосферой деловитости и уважения к факту, казалось, навсегда покончило с устаревшими, далекими от науки методами мышления. Однако религия не умирает при капитализме. Наоборот, она черпает новые силы в стихийной жизни буржуазного общества, в ужасных потрясениях, создаваемых экономическими кризисами, в непонятности тех причин, которые угнетают трудящихся и отравляют духовную жизнь всех классов общества. Товарный фетишизм является источником самых фантастических представлений. Поэтому буржуазная эпоха лишь реформирует традиционную религию, превращая ее в абстрактный деизм - отражение безличных сил рынка. Но даже эта реформа религиозного сознания относится к более ранним и более прогрессивным ступеням развития буржуазии. Вместе с превращением буржуазного способа производства в препятствие для дальнейшего прогресса господствующая идеология снова обращается к самым диким суевериям. Мистические секты и течения, вроде теософии, распространяются, как повальная болезнь. Правда, в этих течениях мало искренней веры прежних времен и гораздо больше современного лицемерия. По мере роста реакционности буржуазии уже во 2-й половине 19 в. начинается субъективное "мифотворчество" - соревнование буржуазных идеологов в различных попытках навязать человеческому сознанию мистические конструкции, выражающие реальные проблемы этого класса в виде ложных символов и философской абстракции.

Эпоха подъема буржуазной культуры. Развиваясь в недрах феодального строя, буржуазные отношения означали большой шаг вперед на пути к освобождению человечества. В те времена конкуренция частных лиц была "... единственным возможным способом открыть перед индивидами новое поприще более свободного развития" (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 3, с. 411). Но это исторически ограниченное содержание нуждалось в дополнении, взятом из мира фантазии. И действительно, в сознании пророков буржуазного строя конкуренция представляется началом естественных справедливости и равенства. Буржуазное право кажется правом естественным. Развитие теории общества начиная с эпохи средних веков есть преимущественно развитие т. н. естественного права, в котором отдельный индивид становится идеальной фикцией, исходным пунктом для построения всей системы общественных отношений. Подобно Робинзону Дефо, этот индивид свободен от исторического пути. Не будучи жителем необитаемого острова, он должен вступить в договорные отношения с др. частными лицами как на почве обмена продуктов своего труда, так и для того, чтобы создать государство, в котором формально никто не мог бы посягать на право другого. Принцип частного контракта лежит в основе всей политической теории и этики Гоббса. Таким образом, частная сделка становится общественным договором, из которого выводится, посредством чистой дедукции и любая форма государственного устройства до абсолютной монархии включительно.

При всех иллюзиях, заключенных в такой постановке вопроса, и при всех возможностях реакционного истолкования теории естественного права эта форма буржуазного сознания отвечала историческим потребностям общественного производства. Она до некоторой степени отвечала также интересам демократических масс, особенно крестьян, стремившихся к освобождению мелкой частной собственности от феодальных связей и сервитутов. Правда, в известных нам демократических редакциях теории естественного права, например времен английской революции, содержатся некоторые посягательства на право частной собственности, но лишь в форме критики крупного землевладения, что не противоречит буржуазному кругозору в целом. Это была эпоха, когда интересы буржуазии еще не отделились от интересов народа, хотя многие трещины, а иногда и целые периоды глубоких классовых расхождений в недрах "третьего сословия" бывали и в это время.

Передовые представители буржуазного мировоззрения, стоявшие большей частью по образованию, а иногда и по образу жизни и происхождению выше буржуазии в собственном смысле слова, отражали в своей деятельности более широкое и прогрессивное историческое содержание, чем интересы имущих собственников. Мировоззрение их было буржуазным лишь в том смысле, что выводы, проистекающие из этих философских и общественных теорий, в объективном смысле совпадали с потребностями развивающегося буржуазного общества и не могли идти дальше исторических границ, в которых движется этот способ производства. Подъем более свободного мировоззрения совершался шаг за шагом, в жестокой борьбе с политической властью дворян и чиновников, духовным игом церкви и другими пережитками средних веков. Эта борьба требовала жертв, и немало смелых умов, начиная с Дж. Бруно, поплатилось жизнью за свои независимые взгляды.

Особенной остроты идейная борьба передового слоя против средне-вековых идей и порядков достигла в 18 в., создавшем т. н. просветительское движение. Свое классическое развитие эпоха Просвещения получила во Франции, в период между смертью Людовика XIV (1715) и французской революцией 1789. Такие блестящие мыслители и пламенные борцы, как Вольтер и Дидро, такие смелые материалисты, как Ламетри, Гольбах, Гельвеции, такие яркие личности, как Руссо, с разных сторон и в различных отношениях к общественным классам их времени защищали широкие демократические требования, расчищая почву для активного вмешательства в ход истории самих масс. Как пророки царства разума и справедливости на земле эти люди, конечно, заблуждались. Они не могли предвидеть новой, еще более глубокой несправедливости, которую принесло с собой развитие буржуазных отношений, освобожденных французской революцией от феодальных оков. Но это заблуждение было добросовестным, оно не имело ничего общего с корыстным, тенденциозным оправданием капитализма у вульгарных апологетов этого строя в те времена, когда интересы труда и капитала уже далеко разошлись между собой "Нельзя забывать,- говорит Ленин,- что в ту пору, когда писали просветители XVIII века (которых общепризнанное мнение относит к вожакам буржуазии), когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками. Новые общественно-экономические отношения и их противоречия тогда были еще в зародышевом состоянии. Никакого своекорыстия поэтому тогда в идеологах буржуазии не проявлялось; напротив, и на Западе и в России они совершенно искренно верили в общее благоденствие и искренно желали его, искренно не видели (отчасти не могли еще видеть) противоречий в том строе, который вырастал из крепостного" (Соч., т. 2, с. 473). Тремя отличительными чертами всякого Просвещения, не только во Франции, но и повсюду, где буржуазная демократия вступает в противоречие с мировоззрением феодальных классов, являются: 1) борьба с крепостничеством, 2) защита прогрессивных форм жизни, 3) отстаивание интересов народа (главным образом крестьянства). Это наследство в высшей степени ценно для рабочего класса и всей социалистической культуры.

То, чего не хватало просветителям, а именно - понимания формального характера буржуазной демократии, скрывающей в своих общих фразах противоречие между трудом и капиталом, было внесено в развитие передовой общественной мысли романтическими движениями 1-й половины 19 в. и русским народничеством. Сильной стороной романтизма, как в политической экономии, так и в других областях, является разрушение иллюзий просветительной эпохи - другими словами, критика буржуазной формы прогресса, неспособной избавить людей от гнетущих последствий общественного разделения труда, дисгармонии духа и тела, безграничной власти мещанского рассудка, отравляющего непосредственное чувство и все человеческие отношения ядом эгоизма. Вместе с этими завоеваниями романтизм принес в развитие общественной мысли и много темных черт. Его критика буржуазной цивилизации, столь же разнообразная в своих политических и классовых оттенках, как и защита ее писателями эпохи Просвещения, имеет один общий недостаток. Эта критика либо прямо выражает разочарование в буржуазной революции и обращается к патриархальному миру средних веков в качестве идеального образца для устройства современных отношений, либо, по крайней мере (даже там, где она переходит в социалистические утопии), мерит будущее меркой прошлого.

Наиболее свободно от недостатков просветительной эпохи и романтизма третье движение общественной мысли, лучшее из того, что создало человечество в 19 в. Эту ступень можно назвать классической. К ней принадлежат в области теории три великих явления, "три источника марксизма", по известному выражению Ленина. Это - немецкая философия от Канта до Гегеля, развившая, хотя и в идеалистической форме, метод диалектики как вывод из огромного опыта науки и общественной борьбы, английская политическая экономия от Смита до Рикардо, стоящего уже на грани открытия тайны прибавочной стоимости, и, наконец, утопический социализм Сен-Симона, Фурье и Оуэна - трех великих предшественников социализма научного. При всех ограниченных сторонах, зависящих от условий времени, когда рабочий класс еще не выступил на историческую сцену в качестве самостоятельной силы, эти высшие достижения прежней культуры заключают в себе черту глубокой важности. Они беспощадны в раскрытии противоречий общественного развития и и то же время устремлены в будущее, отличаются широким историческим оптимизмом. "Золотой век не позади, а впереди нас" - таков лозунг школы Сен-Симона во Франции.

Маркс и Ленин указывают на глубокую научную добросовестность, отличающую, например, Рикардо от таких бесчестных защитников капитализма, как Мальтус. Рикардо считает возможным жертвовать интересами рабочих, если дело касается прогрессивного развития производства, но он обращается против своего собственного класса везде, где владелец капитала выступает в качестве силы, препятствующей общественному прогрессу. Производство ради производства - главная идея Рикардо; ему чужды патриархальные идиллии романтиков-экономистов, как Сисмонди. В этом гиперболическом выражении промышленной революции конца 18 - начала 19 вв. классики марксизма видели не жестокость ума, чуждого всякой симпатии к трудящимся классам, а несовершенную форму более высокого идеала. Им является "развитие производительных сил человечества, т. е. развитие богатства человеческой природы как самоцель" (Маркс К., Теории прибавочной стоимости, ч. 2, 1957, с. 110-11; см. также В. И. Ленин, Соч., т. 2, с. 18(3-87). То же самое, с некоторыми изменениями, относится и к диалектике Гегеля, которую Герцен назвал "алгеброй революции", и к рациональному зерну социалистических учений Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Недостатком этих утопий было стремление избежать классовой борьбы и социальной революции. Но после того как революция совершилась, значение планов старых социалистов меняется. Теперь положительная сторона их наследства приобретает большое практическое значение (см. В. И. Ленин, Соч., т. 33, с. 427).

Национальная культура, либерализм и демократия. Необходимой формой развития общественных отношений в эпоху капитализма является нация. Основу каждой национальности образуют трудящиеся классы, но политическая и духовная гегемония в национальном движении долгое время принадлежала дворянству и буржуазии. Сплочение нации происходит сначала под эгидой королевской власти, которая в известной мере опиралась на буржуазию, не теряя своего дворянского характера. Однако широкий подъем буржуазных наций относится к эпохе революционного уничтожения феодальных привилегий и последних пережитков внутренней раздробленности. Революционное движение буржуазной демократии часто соединяется с борьбой за национальную независимость. Наиболее яркие исторические примеры - нидерландская революция, в которой все прогрессивные силы возникающей нации объединились против испанского господства, восстание американских колоний против Англии и освободительные войны французской революции. Во всех этих случаях самая последовательная демократическая партия была вместе с тем и наиболее яркой, самоотверженной патриотической СИЛОЙ. Напротив, аристократия и связанная с ней либеральная буржуазия повсюду в решающий момент изменяют национальным интересам, вступая в союз с чужеземной реакцией против своего народа. Этому способствует то обстоятельство, что буржуазия, особенно торговая и финансовая, в последнем счете стоит на позиции не патриотической, а космополитической, руководствуясь римским правилом ubi bene ibi patria, т. е. родина капитала там, где он получает более высокий процент. Носителем патриотизма является народ - с той оговоркой, что угнетение и нищета создают эмиграцию и немало других, еще более сложных исторических положений. Отсюда, например, симпатии немцев Эльзас-Лотарингии к Франции, т. к. ни расовое происхождение, ни общность языка не могут подавить желание жить при более свободных порядках. Отсюда переход немецких якобинцев на сторону французских войск, трагическая судьба Г. Форстера и его соратников.

В рамках буржуазного общества, насыщенного глубокими противоречиями, формирование нации и ее культуры также несет на себе отпечаток этих внутренних и международных конфликтов. Подъем национального движения не всегда совершается в прогрессивной политической форме. Так. например, в период нидерландской революции патриотически настроенная мелкобуржуазная масса фанатиков-кальвинистов поддерживала диктатуру Оранского дома, а патрицианская богатая буржуазия была представлена такими далекими от религиозного фанатизма прогрессивными политическими мыслителями, как Г. Гроций, бежавший из Голландии. Во Франции бонапартистские идеи эпохи Наполеона I были, по словам Маркса, голосом молодой крестьянской парцеллы. Еще более ярко эти противоречие выступает в освободительной национальной борьбе испанского народа против Наполеона. У испанцев народное движение совершалось под средне-вековым монархическим и религиозным знаменем, оно несло в себе много темных и реакционных черт. Та же двойственность наблюдается в немецкой национально-освободительной войне 1813. И все же необходимо признать эти движения великими страницами в жизни народов Европы.

Отсюда вывод, весьма существенный для марксистского анализа истории культуры в эпоху капитализма. Было бы неправильно судить о прогрессивности различных идейных течений этой эпохи только на основании их общих формул и программ. Эти последние часто имеют более развитый в логическом смысле, более научный и даже более демократический, в формальном отношении характер, если сравнивать их с психологией широких народных масс. Однако с точки зрения действительного содержания такие формулы могут выражать более узкие классовые интересы. И, наоборот, в ложной или даже реакционной форме может скрываться глубоко демократическое и революционное содержание. В Испании сторонники просветительских идей, "офранцуженные", как называл их народ, отступали вместе с войсками Наполеона. Напротив, в народно-освободительном движении были, по словам Маркса, смешаны "возрождение и реакция". В России между 1861 и 1905 широкие массы патриархального крестьянства оставались в плену толстовских или народинческих утопий. Даже во 2-й и 3-й Государственных думах крестьянские депутаты выражали идею национализации земли в наивной формуле "земля ничья - земля божия". Гениальной особенностью ленинского анализа таких движений русской общественной мысли и культуры, как народничество, было умение видеть не только внешнюю форму доктрины, но и действительное содержание ее, столь противоречащее этой форме, - революционную крестьянскую демократию. Ложное в формалыю-экономическом смысле может быть истиной во всемирно-историческом отношении (см. Ф. Энгельс, в кн.: Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 21, с. 184). Развивая эту мысль Энгельса, Ленин отбросил догматичную схему меньшевиков, которые ставили прогрессивные фразы либеральных помещиков выше стихийного демократизма русского мужика, способного выразить свою революционность только в форме полусредневековой утопии. С этим связано главное содержание ленинских статей о Толстом и Герцене.

С точки зрения подлинного марксизма недостаточно общей противоположности между прогрессивной буржуазной куль-турой и отсталым миром средних веков. В рамках этой противоположности необходимо видеть важную грань между двумя враждебными тенденциями: революционно-демократической и либеральной. Во всякой национальной культуре,- писал Ленин,- есть дна начала, две исторические струи и, можно даже сказать, две культуры. Русская культура, представленная Герценом и Чернышевским, героями "Народной воли" и Плехановым - это и есть, собственно, подлинная культурная традиция великорусской нации. В казенном патриотизме крепостников и погромщиков типа Пуришкевнча, в напыщенной и елейной внешности либеральной культуры кадетов и "веховцев" перед нами другая классовая линия, сломанная в Октябре 1917. Действительным выражением самых глубоких национальных потребностей является социалистическая культура, начало которой положено революционным рабочим движением и в особенности Великой Октябрьской социалистической революцией.

Противоречие между буржуазным прогрессом и средне-вековой отсталостью доступно в либеральной исторической схеме. Чтобы перейти от нее к марксизму, нужно понять различие двух направлений в истории культуры, выражающее классовую противоположность верхов и низов. Это различие с разных сторон отражается в зеркале буржуазной идеологии. Оно не исключает участия в развитии культуры, буржуазной по своему историческому содержанию, многих поколений, принадлежащих к разным классам в фракциям этих классов: дворян, чиновников, патрицианской буржуазии, разночинцев и т. д. Но при всем многообразии этой картины водораздел между культурой демократической и культурой "господ ташкентцев" Щедрина более или менее ясно проходит через все развитие национальностей. Одно дело, например, революционное Просвещение в духе Дидро и Гельвеция и совсем другое "просвещенный деспотизм" Фридриха II и множества более мелких немецких властителей, терзавших свои народы посредством самых усовершенствованных, рациональных методов бюрократия, управления. В немецком Просвещении, носившем часто умеренный, мещанский и полицейский характер, Маркс выделяет фигуру Лессинга как представителя плебейской, революционной линии. Вообще без выделения демократических и социалистических элементов в каждой национальной культуре познание ее и действительно глубокая оценка невозможны. Что касается формы, в которой выступают эти народные элементы, то она может быть различной, иногда до крайности противоречивой.

Нельзя закрывать глаза и на то обстоятельство, что реакционные черты, если они, в силу тех или других причин, появляются в передовых движениях данной эпохи (таковы, например, идеи "разрушителей машин" или религиозные искания Сен-Симона), не проходят бесследно. В условиях современной общественной борьбы буржуазная историография уже не может довольствоваться старой либеральной схемой. Она вынуждена искать другие пути и, по крайней мере, касаться самых острых вопросов жизни, чтобы придать им особый поворот, совместимый с защитой старого мира. Вот почему в современной буржуазной литературе есть много попыток воспользоваться противоречиями самых глубоких идейных движений прошлого, чтобы поставить их ограниченные черты в центре мировой культуры. Так, например, некоторые иллюзии сен-симонизма послужили материалом для идеи "корпоративного общества" итальянских фашистов. Не только философия Канта и Гегеля, но и само французское Просвещение нередко бывает истолковано самым реакционным образом. Такая подделка облегчается наличием в этих идеологических системах ограниченных или реакционных черт, а равно и тем, что определенные формы духовной жизни, переживая самих себя, принимают мертвый, враждебный демократическому движению характер. Некоторые трагически-двойственные ступени в истории буржуазной культуры могут служить основой высоких созданий мысли и художественного гения. Но как только исчезли своеобразные обстоятельства их возникновения, всякая попытка возобновить эти формы в других условиях приводит только к жалкому маскараду. Так, например, французский классицизм, связанный с именами Корнеля, Расина, Мольера в других великих писателей 17 в., служит фальшивой вывеской для реакционных идейных течений от Брюнетьера до современных защитников личной диктатуры во Франции. Не менее существенно и другое обстоятельство - пережившие себя идеологические формы могут по временам снова наполниться прогрессивным содержанием. Так, патриотические идеи трехцветного знамени и "Марсельезы" превратились в лицемерную ложь во Франции времен Третьей республики, но снова ожили в период борьбы французского народа за свою независимость против немецкой оккупации.

При всем разнообразии форм и при всех переходах из одной противоположности в другую, при всем богатстве оттенков и отношений этих форм к народному содержанию историческая роль буржуазной культуры остается прогрессивной в Западной Европе примерно до середины 19 в.

Подъем буржуазной демократии и связанной с ней национальной жизни обнимает весь период от позднего средневековья до революции 1848, а в некоторых отношениях - до франко-прусской войны и Парижской Коммуны, вступая в различные сочетания с конкретными историческими условиями каждой страны, этот процесс проходит последовательный ряд эпох, имеющих своеобразные черты. Таковы эпохи Возрождения, классицизма и механистического естествознания 17 в., Просвещения и романтизма. Общей чертой этого обширного периода является постоянный, хотя и неравномерный, насыщенный противоречиями подъем всей человеческой культуры в ее разнообразных формах и направлениях. За это время наука совершила громадные завоевании - от алгебры Виета до Гаусса и Лобачевского от первых микробиологических исследований Мальпиги, Сваммердама и Левенгука до открытия клетки. В области художественной литературы этот период связан с классическим развитием трех великих жанров, известных древности, но получивших теперь более разнообразное и богатое значение.

На исходе эпохи Ренессанса и в период классицизма 17 в. трагедия значительно изменила свои формы по сравнению с наследством Греции и Рима. Гораздо шире, чем это было возможно в древнем обществе, она открыла для сценического изображения мир борющейся и страдающей личности, ответственной за свои поступки перед исторической необходимостью и народным сознанием. В эпоху Просвещения передовая литература еще более приблизила театр к действительному содержанию человеческой жизни, создав так называемую буржуазную драму, которая при всех своих недостатках была значительным шагом вперед в художественном развитии человечества. Еще более важные достижения буржуазной эпохи связаны с развитием литературной прозы. Уже в эпоху Прево и Филдинга история романа оставила далеко позади зачатки этого жанра в эллинистически-римскую эпоху, не говоря о рыцарском романе средних веков. Роман, но выражению Гегеля, это эпопея буржуазного общества. Подобно теории естественного права и политической экономии, он принимает в качестве исходного пункта отдельную личность в ее частной жизни. Робинзон Дефо это - образное изложение трудовой теории собственности Локка. Но в своем дальнейшем развитии уже у западных реалистов - Вальтера Скотта, Стендаля, Бальзака и Диккенса, а затем у великих русских писателей 2-й половины 19 в. роман включает в себя великие исторические силы и все больше становится социальным романом, ломающим рамки отвлеченного представления о частной жизни.

Наряду с художеств, литературой музыка также пережила сложное развитие. Такой великой судьбы она не могла иметь в античном мире, где жизнь личности была ограничена традиционными рамками сельской и городской общины. Если зачатки новой музыкальной культуры уходят глубоко в средние века, то громадный толчок и в практическом, и в теоретическом отношении она получила в новое время, начиная с эпохи Возрождения. Религиозная жизнь, с которой главным образом связана история музыки в первые столетия буржуазной эры, испытала под влиянием Реформации большие перемены. От более внешнего католического культа сознание верующего уходит в глубь одинокой души, затерянной среди жестокого мира. Как язык внутреннего чувства, музыка не могла получить самостоятельного развития, пока человеческое общество не прошло через эпоху углубления личности. И все же это лишь своеобразная форма, в которой выражается более широкое и объективное начало. Светское, гуманистическое содержание музыки и ее связь с народной жизнью достаточно ясно выступают уже на исходе средних веков в ars nova и особенно в полифонии нидерландско-французской школы (Обрехт, Жоскен Депре). Но особенно в 18 в., классическом веке музыки, это искусство достигло неисчерпаемой глубины, соприкасаясь с литературой и театром и поднимаясь на вершины человеческого развития в гениальных созданиях Баха, Моцарта и Бетховена. Как более поздно развившееся искусство, способное вместить в себя переживания, уже недоступные пластическому чувству, музыка создает свои шедевры и в те времена, когда общий процесс упадка художественной культуры достаточно определился. Большое значение в этом смысле имеет неравномерность развития разных стран. Русская музыкальная школа 2-й половины 19 в. обязана споим успехом своеобразной обстановке общественного движения 1861 -1905.

Иначе сложилась судьба пластических искусств. Более связанные с жизнью общества в ее открытых, публичных формах, более зависимые от руки мастера, они пережили свой высочайший расцвет на грани нового времени. В эпоху Возрождения духовный подъем художника еще совершается в тесной связи с традиционной культурой городского ремесла. Все ограниченные черты буржуазной культуры, вытекающие из обособления личности от общественного целого, все отрицательные последствия общественного разделения труда больше всего сказались именно в развитии пластических искусств. Поэтому жалобы на упадок творческой силы звучат в этой области сильнее, чем в какой-нибудь другой. Образцы, созданные эпохой Возрождения, пользовались безусловным авторитетом почти до конца 19 в.

Но, разумеется, в мире пластических искусств буржуазная эпоха также знает великие достижения. Эти достижения связаны с развитием реализма, прошедшего в известном направлении громадный путь от Джотто и ван Эйков до Курбе и русских художников 2-й половины 19 в. Несомненно, однако, что реализм в живописи сталкивает художника с громадным препятствием - растущей серостью обыденного буржуазного общества. Искусство, по выражению Герцена, останавливается перед "мещанином во фраке". В сознании этого конфликта между красотой пластических форм и растущей прозой буржуазного общества живопись открыла на своем пути немало удивительных средств для борьбы с этим внутренним врагом. К подобным средствам относятся, например, драматизм света и тени в произведениях Караваджо, Рибейры и, наконец, самого Рембрандта, теплый юмор и воздушная атмосфера, придающая элемент поэзии самым обыденным сценам в искусстве "малых голландцев", условный классицизм Пуссена или художников эпохи французской революции и т. д. Все эти средства, достигнув своей вершины, оставили непреходящий след в истории искусства. Но они сравнительно быстро притупляются и вслед за тем наступает период неизбежного вырождения каждого стиля в эпигонство. Движущей пружиной этого процесса является именно неподкупная честность художественной мысли. Она не может долго мириться с принятой формой условности, как отступлением от правды. Это тем более неизбежно, что реальный процесс жизни буржуазного общества с постоянно растущей силой изгоняет поэзию прошлого, оставляя человека лицом к лицу с обнаженной и грубой действительностью. Сам по себе процесс упадка сентиментальных иллюзий в высшей степени прогрессивен, однако в рамках буржуазного строя он означает не переход к более высокому уровню поэзии, а величайшее опустошение внутреннего мира личности и торжество уродливых, пошлых форм в окружающем человеческий глаз мире вещей. Поэтому вместе с реализмом в искусстве буржуазной эпохи прогрессирует и другой элемент, который одним из учеников Гегеля был назван "эстетикой безобразного". Это привело к внутреннему кризису живописи и других пластических искусств уже во 2-й половине 19 в, повсюду в Европе, за исключением России, где широкое народное движение этого времени сделало возможными не только классическую литературу, но и такие значительные явления в искусстве, как школа "передвижников".

БЫЛИ, разумеется, и на Западе значительные явления, вопреки общей тенденции буржуазной культуры к упадку. Были найдены различные способы изображения "мещанина во фраке". Сизеран однажды заметил, что импрессионисты изображают окружающий мир туманно, без ясных контуров, чтобы заставить глаз принять те формы жизни, которые он не мог бы принять при более точном восприятии. Действительно, отказавшись от выбора исключительных мотивов и особой аранжировки виденного, обращаясь к случайным кадрам обыденной жизни, художник уже не мог применить к этому материалу прежние формы изображения. Возникла психологическая опасность "фотографирования". Но само изобретение фотографии здесь ни при чем. Эта опасность не существовала для ван Эйков, изображения людей и окружающего мира у них точнее всякой фотографии. Дело в том, что общий поток депоэтизации жизни оставил для художника, ушедшего в свою специальную область, единственный способ борьбы против варварства буржуазной цивилизации - поиски оригинального взгляда на мир, изменение той "призмы", края, по словам Золя, окрашивает его мироощущение в особый цвет. Начался период чисто формального протеста против пошлости, ряд экспериментов, выражающих идею насилия над принудительно данной формой видимого мира. Психологически, как месть больного искусства и мнимая компенсация за утрату общественного содержания, непосредственно слитого с реальной жизнью, эти поиски не удивительны. Совершенно естественно также, что в начале этого пути так называемый модернизм еще не оторвался от реалистической традиции, что на своем пути он захватил крупные индивидуальности, такие, как Ван-Гог. Но, рассматривая это движение в целом, нужно признать, что оно ведет в тупик. Все безумства абстрактного искусства уже неотвратимо заложены в повороте художника от реализма к сознательной деформации видимого мира.

История живописи более резко воспроизводит общее противоречие буржуазной культуры. В "Теориях прибавочной стоимости" Маркс писал: "Так, капиталистическое производство враждебно известным отраслям духовного производства, например искусству и поэзии" (ч. 1, 1955, с. 261). Этот закон указывает на основную тенденцию капиталистического строя, но его вовсе не следует понимать в смысле исключения всякого художественного развития. Капитал извращает демократию, делает ее лицемерной формой своего господства. Отсюда вовсе не следует, что борьба за демократию в буржуазном обществе невозможна, что она бесцельна, что история этого общества не знает замечательных примеров демократизма. Другой пример: тенденция абсолютного обнищания пролетариата вовсе не означает, что капиталистический способ производства делает невозможной борьбу за улучшение жизни рабочих.

Позиция марксизма по отношению к буржуазной культуре основана на глубокой диалектике. Маркс отвергает абстрактную идею прогресса, рассматривая историю общества как движение противоречий. Если история ведет к упадку прежних форм духовной культуры во всей их классической полноте, то она указывает и лекарство от этой болезни, заключенное в ней самой. Буржуазный период мировой истории - это время быстрой, напряженной, богатой идейным содержанием и новыми великими перспективами общественной борьбы. Сама духовная нищета капиталистического общества - не мертвое прозябание, а острое бедствие, рождающее горячий протест и предчувствие близкого возрождения всех человеческих сил на самой широкой основе. Только в борьбе с враждебной искусству стихией буржуазного общества были возможны успехи оригинального творчества в эту эпоху. Глубоким страданием и верой в лучшее будущее человечества отмечен каждый шаг художественного развития. Великие люди искусства - не холодные мастера своего дела, а настоящие подвижники, иногда создающие себе призрачную независимость, как Гёте, но гораздо чаще раздавленные невыносимым бременем, как Гельдерлин, или умирающие в бою с реакционными силами своего времени, как русские поэты Пушкин, Лермонтов, Михайлов.

Поворот к реакции. Рано или поздно эпоха подъема культуры, связанная с участием разных классов общества в освободительном движении буржуазной демократии, приходит к концу. На Западе эта эпоха была в основном исчерпана около 1870, хотя, как показывает дальнейшая история, возрождение прогрессивных национальных сил в старых буржуазных странах Европы возможно и позднее, в эпоху империализма. На огромных континентах Азии, Африки, Латинской Америки национально-освободительное движение достигает наиболее широкого размаха только в наше время. Но это движение происходит уже при других классовых условиях, когда в центре всей мировой культуры стоит социалистическая революция.

Период с 1871 по 1914 Ленин назвал "... эпохой полного господства и упадка буржуазии..." (Соч., т. 21, с. 126). Хотя возможности капиталистического производства еще не исчерпаны, буржуазия Европы и Америки в политическом отношении уже повернула в сторону реакции. Отсюда - печать загнивания в культурной жизни старого общества еще накануне 1-й мировой войны 1914-18 (что имеет и более глубокие экономические причины). Возбуждая до последней степени экономические возможности классового общества, капитализм умножает также присущую всем предшествующим формациям консервативную силу. Он приводит к наиболее простому виду грубый факт захвата источников общественного богатства господствующим меньшинством, не прикрытый более ни военной службой рыцаря, ни патриархальной религией. Развитие капитализма чисто экономическим путем ведет к победе монополии над свободой. Одной из главных черт этой системы является господство немногих паразитических наций над остальными народами мира.

Буржуазное общество становится последним оплотом всей исторической реакции. Завершилось известное уже в более ранние времена превращение национальных идей в шовинистические и расистские, освободительных войн в грабительские походы. Это не исключает, а, наоборот, предполагает подъем теснимых империалистической реакцией демократических и национально-освободительных сил и притом не только в угнетенных странах, но при известных условиях и в старой Европе. Такую возможность предсказывал Ленин (см. "О брошюре Юниуса", 1916. в кн.: Соч., т. 22, с. 291-305).

Вместе с господством монополий растет вмешательство во все области жизни принуждения и прямого внеэкономического насилия. Грубое отрицание демократии, бюрократическая зараза, нечистые формы закулисной игры, оставляющей большинство людей в полном неведении насчет того, что будет с ними завтра,- все это особенно страшно в мире, не знающем медленного приспособления к новой обстановке, в обществе, обладающем громадными производительными силами, способными легко превращаться в силы разрушительные. Отсюда прилив энергии к традиционной церкви, волна легковерия и мистики в условиях современного научного образования. В страхе перед социальной революцией сытая буржуазия поворачивает вспять, возрождает средне-вековое папство, вливает новую жизнь в усохшие призраки цезаризма, личной диктатуры.

Уроки великих переворотов, совершенных капиталом в области материального и духовного производства, гораздо шире любой демократической буржуазной идеологии. Они приводят к выводу о необходимости покончить с наиболее глубокой причиной народных бедствий и войн, упадка искусства и ложного направления научных исследований, связанных с милитаризмом. Этой причиной является само буржуазное общество, его природа. Такие выводы из уроков развития капитализма делает только коммунистическая теория, отвечающая интересам рабочего класса и широких народных масс.

Критические элементы, заложенные в этих формах буржуазной демократии, не касаются наиболее глубокой основы капитализма - эксплуатации наемной рабочей силы частным или ассоциированным капиталом. Буржуазная демократия совместима с национализацией земли, по временам она способна принять далеко идущие ограничения имущественного неравенства, но отсюда еще не вытекает устранение капиталистического порядка. Осуждаются лишь злоупотребления его, особенно яркие примеры спекуляции, засилья банков и монополий. Сама по себе частная собственность остается священной основой общества. В этом смысле демократическая буржуазная мысль консервативна. Она возрождает старые иллюзии и принимает общественные отношения между людьми за отношения вещей, вытекающие из законов самой природы.

Поэтому буржуазная демократия носит промежуточный характер. Нужно перешагнуть заветную грань или повернуть в сторону реакции. Для наиболее передовых представителей демократической мысли такой переход к пролетарскому социализму был возможен уже в 19 в. Громадные исторические перемены, совершившиеся в нашу революционную эпоху, сделали эту возможность более доступной. Для буржуазной идеологии в собственном смысле слова исторически неизбежно другое развитие - от Вольтера к иезуитам.

Такое движение буржуазной мысли началось еще в 19 в. Отделяясь от демократии, либеральная тенденция имущей буржуазии становится контрреволюционной. Ярким примером отказа буржуазной интеллигенции от наследства просветителей и якобинцев является поворот к реакционной критике демократии у таких французских писателей, как Ренан, на другой день после революции 1848. Начало 2-й половины 19 в. было периодом распространения буржуазного позитивизма, который стремится смягчить все острые углы, ослабить выводы материалистической науки. Крикливый вульгарный материализм 50-60-х гг. 19 в. оставляет достаточно места для сомнений в познаваемости мира и других идеалистических тенденций. В 1865 впервые раздался призыв: "Назад к Канту!" (см. Неокантианство). Успехи естественных наук служат либеральному буржуа удобной почвой для перехода от общественных исканий предшествующего периода к вечной истине природы. У Спенсера социология принимает ярко выраженный биологический характер. Так называемый социальный дарвинизм освящает именем закона природы буржуазную конкуренцию, перенесенную сначала из общества в мир животных и растений.

Но уже дает себя знать и другой тип идейной реакции, украшенный ореолом презрения к окружающей действительности. Современник Гегеля Шопенгауэр, с его пессимистической философией, дождался своего часа в период политической реакции после 1848. Влияние его философии вышло далеко за пределы университетов. Это один из первых примеров модного направления, способного захватить умы образованных мещан с быстротой и силой настоящей эпидемии. Учение Шопенгауэра - чистейшая мифологическая конструкция. Но сознанию реакционного обывателя она представлялась более радикальным отрицанием существующего мира, чем любой социализм. Еще заметнее эта новая тенденция "революции справа" выступает у Ницше, который, подобно Шопенгауэру, обладал скорее литературным талантом, чем головой мыслителя в том смысле, как это понимала классическая немецкая философия от Канта до Гегеля и Фейербаха. Примером критики окружающего мира с точки зрения религиозно окрашенного мелкобуржуазного радикализма, несущего в себе много реакционных черт, является учение датчанина Кьеркегора, открытого в наше время и почитаемого в качестве предтечи современных экзистенциалистов (см. Экзистенциализм). Все эти течения, как и "философия бессознательного" Э. Гартмана, создали известный поворот к буржуазному мировоззрению нового типа, в котором умеренность и аккуратность либерального мировоззрения сменяются более резкой интонацией, колеблющейся между анархическим декадентством и открытым исповеданием культа силы.

Минуя множество промежуточных явлений подобного "социал-аристократизма" в общественной мысли Западной Европы и Америки конца 19 - начала 20 вв., можно сказать, что кризис 1-й мировой войны и победа социалистической революции в России создали для буржуазного мышления новую атмосферу. "Старая буржуазная и империалистическая Европа, которая привыкла считать себя пупом земли,- писал Ленин в 1922,- загнила и лопнула в первой империалистической бойне, как вонючий нарыв. Как бы ни хныкали по этому поводу Шпенглеры и все способные восторгаться (или хотя бы заниматься) им образованные мещане, но этот упадок старой Европы означает лишь один из эпизодов в истории падения мировой буржуазии, обожравшейся империалистическим грабежом и угнетением большинства населения земли" (Соч., т. 33, с. 313).

С этого времени буржуазное мышление развивается под знаком упадка и открытого отрицания всех принципов "либерального 19-го столетия". Главный урок, извлеченный этим мышлением из крушения прежней уверенности в том, что буржуазный порядок является прочной и единственно возможной основой культурного общежития, состоит в реакционной идее, согласно которой не исторические рамки капитализма изжили себя, а сама культура достигла чрезмерного развития или испортилась, сделавшись достоянием широких масс. Критика цивилизации, разума, отрицание прогресса, демократии, легальности, гуманизма становятся главным направлением буржуазной идеологии (совмещаясь, конечно, с различными либеральными фразами и колебаниями). Это реакционное направление достигло своего апогея в итальянском фашизме и немецком гитлеризме. Для всех подобных явлений характерна не только социальная, но и духовная демагогия - попытки создать на реакционной почве фальшивый идейный синтез, род "цельного мировоззрения" по образцу средних веков или других подобных эпох.

После военного и моралыю-политического поражения фашизма эта тенденция буржуазной фабрики идей не выступает в таком крикливо-обнаженном виде. Она обшита теперь более благообразными формами "западной" лжедемократии. Однако общий тон полемики против разума, технического прогресса и "демократии большинства"- в том или другом выражении, с различными оттенками, иногда более тонкими, почти "социалистическими" - сохранился и после 2-й мировой войны, а популярность "Заката Европы" немца Шпенглера сменилась популярностью "Изучения истории" англичанина Тойнби.

"Идейное обоснование господства монополий, оправдание эксплуатации, опорочение общественной собственности и коллективизма, воспевание милитаризма и войны, оправдание колониализма и расизма, разжигание вражды и ненависти между народами - таковы идеи, которыми проникнуты политические и экономические теории, философия и социология, этика и эстетика современной буржуазии" (Программа КПСС, 1961, с. 53-54).

Охранительную роль современного буржуазного строя его защитники торжественно выражают в виде программы реакционного синтеза всех заветов прошлого, способных служить препятствием для подъема революционного сознания масс. Широким распространением пользуется фраза о защите греко-иудео-христианской традиции Запада. Другая программа этого типа выдвигает идею philosophia perennis - "непреходящей философии", скрепленной густым раствором моральных плоскостей и мистических формул прежних эпох. Еще одна подобная теория требует "встречи Востока и Запада", точнее - обращения западной философии к идеям покорности и непротивления, которые новый Восток стремится похоронить вместе с колониальным рабством. Это не значит, что капитализм утратил свою беспокойную природу, что буржуазное общество, согласно предсказанию Дж. С. Милан, действительно превратилось в старый Китай, патриархальный и недвижимый. На деле историческая роль буржуазии и в этой консервативной тоге является все более и более разрушительной. Среди различных составных элементов современного идейного синкретизма, выражающих программу "западной цивилизации", больше всего бросается в глаза открытое предпочтение всему иррациональному, демоническому, различные попытки выделить и развить всю нескладицу прежних времен, все варварское или, наоборот, перезрелое, дисгармоническое в искусстве прошлого. Портрет мировой культуры, рисуемый душеприказчиками классового общества в этот роковой для него час, выходит искаженный, перекошенный, способный скорее вдохновить на темный бунт против элементарных основ общественности, чем способствовать ее сохранению и развитию. Уже не менее полстолетия такое направление буржуазной общественной мысли в философии, нравственной жизни, искусстве является преобладающим. Можно даже сказать, что рядом с классическим миром великих созданий мысли и чувства возникла странная система обратных ценностей, вошедших в оборот и получивших почти официальное значение.

Эта трагикомедия современной буржуазной культуры может быть понята как результат всеобщего кризиса капитализма и психической травмы, задевшей целые поколения. Но в качестве сознательной программы она свидетельствует лишь о неспособности старого мира овладеть современным развитием духовных сил. Реакционный суррогат действительного обновления мировой культуры - вот все, что может дать в этой области общественный строй, обращенный в прошлое.

Так обстоит дело, если рассматривать судьбы буржуазного мышления в 20 в. с точки зрения теории. Практически этот вопрос более сложен. Если и в своих результатах современная буржуазная идеология вполне совпадает с интересами реакционного класса капиталистов, то нельзя забывать, что под властью этой идеологии живут в настоящее время еще сотни миллионов людей. Сознание этих людей является буржуазным, вопреки их собственным интересам и лишь потому, что вся обстановка жизни навязывает им подобные представления. Несомненно также, что со своей стороны они могут вносить в эти представления другое, именно - демократическое содержание. Так, например, хотя современный католицизм является одним из самых опасных орудий буржуазной реакции, нельзя считать каждого католика и даже каждого писателя католического направления реакционером. Среди верующих есть активные, искренние, способные на общественную борьбу защитники мира и демократии. Было бы пустым догматизмом думать, что широкие массы людей могут подняться к революционной сознательности только по прямой линии коммунистического просвещения. Каким путем тот или другой писатель или художник приходит к участию в демократической борьбе, мы не знаем заранее и знать не можем. Отсюда вовсе не следует, что примирение с реакционной философией и эстетикой допустимо хотя бы в самых незначительных оттенках. Отсюда следует только, что наряду с непримиримой критикой буржуазной идеологии и всяких попыток ревизионизма, т. е. отказа от принципов коммунизма, теории, марксистская мысль обязана соблюдать величайшую гибкость, поддерживать всякий рост прогрессивных идей, всякое честное исследование истины даже там, где оно совершается в общих рамках буржуазного мышления. Враги марксизма не могут утверждать, что это требование - лишь тактический прием. Напротив, оно вытекает из революционной диалектики, хотя не признает формального экзамена идеи без конкретного анализа их действительного общественного содержания.

Это особенно важно по отношению к современной науке. Положение ее в рамках буржуазной культуры своеобразно. Даже в наиболее реакционные периоды, начиная с религиозной контрреволюции 16-17 вв., прогресс точных наук не прекращался. Естествознание и техника слишком тесно связаны с производством, их успехи открывают большие возможности для возрастания общественного богатства, а, следовательно, в определенных условиях - для обогащения капиталистов, чтобы своекорыстный интерес правящего класса ставил ей такие препятствия, какие он, например, ставит развитию теории общества и материалистической философии. В этом отношении реакционные идеи буржуазии бессильны что-нибудь изменить. Развитие естественных наук в своей основной тенденции враждебно религии и всем мистическим формам общественных представлений. Оно безгранично но своей природе и потому создает для каждого специалиста тысячи возможностей убедиться в том, что буржуазная анархия производства является препятствием для кооперации ученых, что интересы капиталистических фирм мешают широкой постановке исследований и т. п. Недаром государственная поддержка и плановая организация этих исследований в Советском Союзе волнуют людей науки капиталистических стран. С другой стороны, естествознание, оторванное от передовой философской мысли, приходит к внутреннему кризису, особенно в такие эпохи, когда большие научные открытия и применение новых методов исследования, требующие громадной силы абстракции, сами но себе создают затруднительные проблемы и могут, как это ни кажется парадоксальным, служить своеобразным поводом для возникновения ложных идей. Эта сложная обстановка создает благоприятные условия для распространения так называемого физического идеализма, для противоестественного союза науки с религией, который поощряется господствующим классом. Правильность ленинского анализа революции в естествознании и связанных с ней "издержек производства" подтверждается на каждом шагу. Тем более велика необходимость теоретической и моральной помощи современной научной мысли во всех областях ее разнообразного творчества со стороны марксистской литературы.

Любая область общественной мысли, искусства, науки может служить ареной борьбы за души людей - борьбы двух идеологий. Буржуазная идеология является в настоящее время реакционной силой, еще обладающей многими средствами воздействия, не только техническими, но и моральными. Она направлена прежде всего против коммунизма и несет в своем мутном потоке немало вредных идей, враждебных гуманистическому содержанию мировой культуры, опасных для нравственного здоровья coвременного человечества. Таковы, например, идеи расового неравенства, проповедь войны и т. п. Победа над этой язвой цивилизации 20 в. зависит теперь от успехов коммунизма. Его духовным союзником является богатое классическое наследство прежних культур в соединении с быстрым развитием современной науки.