А.М.Горький
М. М. Коцюбинский
"Прекрасное - это редкое", - говорили
Гонкуры. Он был одним из тех редких людей, которые при первой же встрече с ними
вызывают благостное чувство удовлетворения: именно этого человека ты давно
ждал, именно для него у тебя есть какие-то особенные мысли!
В мире идей красоты и добра он - "свой"
человек, родной человек, и с первой встречи он возбуждает жажду видеть его
возможно чаще, говорить с ним больше.
Обо всём подумавший, он как-то особенно близок
хорошему, и в нём кипит органическая брезгливость к дурному. У него тонко
развита эстетическая чуткость к доброму, он любит добро любовью художника,
верит в его победную силу, и в нём живёт чувство гражданина, которому глубоко и
всесторонне понятно культурное значение, историческая стоимость добра.
Однажды, рассказывая ему план организации на Руси
широкого демократического книгоиздательства, я услыхал его мягкий голос,
задумчивые слова:
- Нужно бы вести из года в год "Летопись проявлений
человечного", ежегодно выпускать обзор всего, что сотворено за год
человеком в области его заботы о счастье всех людей. Это было бы прекрасное
пособие людям для знакомства их с самими собою, друг с другом. Нас ведь больше
знакомят с дурным, чем с хорошим. А для демократии такие книги имели бы
особенно огромное значение...
Он очень часто говорил о демократии, о народе, и
всегда это было как-то особенно приятно слушать и поучительно.
Я рассказал ему однажды, тихим вечером, легенду о
калабрийце Чиро, угольщике, который в 49 году, во время борьбы Сицилии против
Фердинанда Бомбы, пришёл к благородному Руджиеро Сеттимо и простодушно
предложил:
- Синьор, если неаполитанский деспот победит, он,
наверное, захочет отрубить вам голову, - да? Тогда, синьор, предложите ему три
головы за одну вашу: вот эту, мою голову, голову брата моего и зятя. Мы все
ненавидим Бомбу так же, как и вы, синьор, но - маленькие люди - мы не сумеем
так умно и успешно бороться за свободу, как умеете вы. Я думаю, что от этой меры
народ очень выиграет, а Бомба, вероятно, с большим удовольствием убьёт троих
вместо одного, - ведь он, бездельник, любит убивать! Мы же с радостью умрём за
свободу.
Легенда понравилась Михаилу Михайловичу; радостно
поблескивая ласковыми глазами, он сказал:
- Демократия всегда романтична, и это хорошо,
знаете! Ведь романтизм наиболее человечное настроение; мне думается, что его
культурный смысл недостаточно понят. Он - преувеличивает, ну да! Но - ведь он
преувеличивает добрые начала, свидетельствуя этим, как велика жажда добра в
людях.
Был такой случай: щенилась, впервые и очень
мучительно, большая романская овчарка; щенята рождались мёртвыми; собака,
истерзанная болью, почти издыхала, и эта тяжёлая картина вызвала совершенно
ясное чувство сострадания у фокстерьера, тоже суки, но ещё не рожавшей.
Маленькая, изящная собака поражала напряжённостью
своих ощущений: с тихим воем бегая вокруг овчарки, она слизывала слёзы с её
измученных глаз и сама плакала; мчалась в кухню, хватала там кости и стремглав
несла их больной, бежала к людям и, тихонько, жалобно лая, прыгала на них, как
бы прося о помощи, и всё плакала, - капали слёзы из её прекрасных глаз. Это
было очень трогательно и даже немного жутко.
- Это - удивительно! - волнуясь, сказал Коцюбинский.
- И я ничем иным не могу себе объяснить такой силы чувства у собаки, как тем,
что люди создали уже вокруг себя неотразимую и внушительную атмосферу
человечности, способную перевоспитать даже животное, привив ему нечто от души
человека.
Человечность, красота, народ, Украина - это
любимые темы бесед Коцюбинского, они всегда были с ним, как его сердце, мозг и
славные, ласковые глаза.
Он очень любил цветы и, обладая солидными знаниями
ботаника, говорил о них, как поэт. Было приятно видеть, когда он, держа в руке
цветок, ласкал его и рассказывал о нём:
- Смотрите, вот орхидея приняла форму пчелы: этим
она желает сказать, что не нуждается в посещении насекомых. Сколько разума
всюду, сколько красоты!
Его больное сердце мешало ему ходить по неровным
тропинкам Капри, по камням, горячо нагретым солнцем, в жарком воздухе, густо
насыщенном запахами цветов, но он не щадил себя, гулял много, часто - до
утомления.
И когда, бывало, скажешь ему: "Зачем вы
позволяете себе уставать?" он отвечал, легко побеждая советы благоразумия:
- Хочется видеть как можно больше: мне ведь
недолго жить на земле, а я её - люблю...
Он особенно нежно любил свою Украину и часто
слышал запах чебреца там, где его не было.
А однажды, увидев у белой стены рыбацкого дома
бледнорозовые мальвы, весь осветился улыбкой и, сняв шляпу, сказал цветам:
- Здоровеньки були! Як живёться на чужини?
Сконфузился и пошутил:
- Знаете - немножко сантиментальным становлюсь! Но
ведь и вам, думаю, нередко вздыхается по белой берёзе, которой вас секли,
бывало? Э, все люди - люди, а кто не человек - да будет ему стыдно!
Он любил Капри и писал о нём:
"Чувствую себя неважно, мне только хорошо на
Капри. Впечатления от каприйской природы так гармоничны и так благотворно действуют
на мою психику, что пооложительно оздоровляют меня".
Но я думаю, что это не совсем верно и тепличный
воздух острова не был полезен ему. А к тому же его украинское червонное сердце
всегда было на родине, - её скорбями он жил, её муками мучился.
Бывало, видишь: идёт он тихо, немножко согнувшись,
обнажив сияющую голову, с тем вдумчивым лицом, как на портрете Жука, - видишь и
догадываешься: думает о своей Черниговщине.
Так и есть: пришёл в свою белую комнату, сел
утомлённо в кресло и говорит:
- Знаете, там, по пути к Arca Naturale, стоит хата совсем такая, как у нас! И люди в ней - наши: дидусь, такой
ветхий и мудрый, сидит на пороге с трубкой и баба такая же, да ещё и дивчина с
карими очами - полная иллюзия. Только вот горы, камень, море! А то - всё - и
солнце - как у нас!
И начинал тихонько говорить о судьбах родины, о
будущем её, о её людях, любимых им крепко, о литературе, о благотворной работе
загубленной ныне "Просвiти". Слушаешь его и видишь человека, который именно обо всём подумал и
то, что знает, знает хорошо.
В июне 1911 года он писал с Карпат, из Криворивни:
"Всё время провожу в экскурсиях по горам,
верхом на гуцульском коне, лёгком и грациозном, как балерина. Побывал в диких
местах, доступных немногим, на "полонинах", где гуцулы-номады
проводят со своими стадами всё лето. Если бы вы знали, как величественна здесь
природа, какая первобытная жизнь! Гуцулы - оригинальнейший парод, с богатой фантазией,
со своеобразной психикой. Глубокий язычник, гуцул всю свою жизнь, до смерти,
проводит в борьбе со злыми духами, населяющими леса, горы и воды. Христианством
он воспользовался только для того, чтобы украсить языческий культ. Сколько
здесь красивых сказок, преданий, поверий, символов. Собираю материал, переживаю
природу, смотрю, слушаю и учусь".
А в следующем письме, из Чернигова, ему пришлось
сказать:
"Не утерпел я, взбирался на горы и, конечно,
повредил своему здоровью; но было необычайно красиво, а это - главное".
Не щадя, в стремлении к знанию жизни и красоты её,
своих физических сил, он и к своему таланту поэта относился чрезмерно строго,
предъявлял к себе требования слишком суровые. "Чувство недовольства собою
у меня очень развито", - не однажды говорил он мне. "Мои рассказы
всегда кажутся мне бледными, неинтересными, ненужными, и даже как-то совестно
перед литературой и читателем", - писал он в 1910 году.
Эти мысли, казалось мне, всегда были с ним и
неотступно точили его измученное сердце.
Спрашивает:
- Вам нравится "Самотнiй"?
- Это лучшее из трёх ваших стихотворений в прозе,
а они все, на мой взгляд, очень хороши...
Он грустно улыбается:
- А я прочитал сегодня утром, и стало неловко.
Никому это не нужно, не интересно никому. Что за вой? Все люди одиноки. И не
так нужно писать об этом проклятии нашем!
Потом продолжал уже сердито:
- Да там ещё в конце гордый крик есть, - это уж и
не искренно, а так сказано - для самоутешения. Чем тут гордиться? Одинок, значит
- не нужен никому.
Мы часто беседовали на эту тему, и всегда он
жестоко казнил себя.
- Смотрите, как это хорошо:
Жаль маю до землi
Бо тiнi, що вкривають ii
Пересунуться на инше мiсце
I де було тьмяно и сумно,
Знов ляже золото сонця...
Он усмехнулся и тотчас переделал эти строки в
юмористическое стихотворение...
Однажды ему сказали:
- Какая верная и страшная вещь ваш "Смiх".
Он небрежно отмахнулся рукою:
- Да это ж заимствовано! И неумело сделано, - в
жизни этот смех страшней и законней.
Иногда было досадно, чаще - больно слышать такие
возгласы: много звучало в них великой искренней муки.
Но, относясь безжалостно к себе, к другим он относился
очень снисходительно, умея всюду, даже в плохом, найти хорошее - меткое слово,
звучную фразу.
- Дорогой мой, - сказал он однажды ночью, когда
море и остров молчат так странно, точно в тихом изумлении ждут чего-то
необычайного, - столько видано, столько пережито, в душе волнуется целый мир
образов, мыслей, каких-то до слёз простых и ласковых песен! Так бы дождём с
неба и опрокинул всё это на землю, на людей, а - не удаётся, не умеется!
Не удавалось, - да, но - он мог бы, он бы сумел
написать прекрасные, большие вещи: многое у него было уже до конца продумано,
готово и красиво, оригинально, по-своему. Не удавалось потому, что за три года
нашего знакомства почти в каждом письме его звучала, всё усиливаясь, одна и та
же нота:
"Должен сознаться, что со мною что-то
неладно. Сердце работает всё хуже и хуже, порою приходится ложиться в постель,
работа так утомляет меня, что нет сил приняться за что-либо другое".
"Почти ничего не удалось заработать зимою,
значит - создалось трудно одолимое препятствие. А между тем вилла в четыре
комнаты за 65 лир, с доброй хозяйкой, манят и улыбаются".
И наконец 9/Х - 912 он писал:
"Плохо мне, дорогой А.М., болею упорно,
продолжительно и жестоко; хуже всего - не могу работать. Остаётся попробовать
героическое средство: лечь в больницу на продолжительное время, для чего
на-днях отправляюсь в Киев".
А из клиники Образцова он бодро сообщает:
"Перевели меня, наконец, в Киев, уложили в клинику как "тяжёлого
сердечника". Однако я нахожу, что иногда чудесно эдак побаловаться! Какие
великолепные люди посещают меня ежедневно, принося мне всё, что я люблю, цветы,
книги, самих себя! В окно смотрит то же солнце, которое вас греет, и оттого
кажется ещё теплей и ласковей".
Он любил сказать человеку ласковое, хорошее слово и даже в этот день,
сильно огорчённый накануне смертью Н.В.Лысенка, всё-таки нашёл в душе это
слово, милый...
Он знал, что скоро умрёт, и нередко говорил об этом просто, без страха, но
и без наигранной бравады, которою многие рисуются столь лживо.
- Смерть необходимо победить, и она будет побеждена! - сказал он однажды. -
Я верю в победу разума и воли человека над смертью, так же как в то, что сам -
скоро умру. И ещё умрут миллионы людей, а всё-таки, со временем, смерть станет
простым актом нашей воли, - мы будем отходить в небытие так же сознательно, как
отходим ко сну. Смерть будет побеждена тогда, когда большинство людей ясно
сознают цену жизни, поймут её красоту, почувствуют наслаждение работать и жить.
Человек высокой духовной культуры, солидно вооружённый знанием естественных
наук, он внимательно следил за всем, что творится в области борьбы со смертью,
но и поэзия умирания, поэзия непрерывной смены формы тонко чувствовалась им.
Не раз, благодарно глядя на серые скалы Капри, богато одетые пышной зеленью
трав и цветов, он говорил:
- Какая сила жизни! Мы привыкли к этому и не замечаем победы живого над
мёртвым, действенного над инертным, и мы как бы не знаем, что солнце творит
цветы и плоды из мёртвого камня, не видим, как всюду торжествует живое, чтоб
бодрить и радовать нас. Мы должны бы улыбаться миру дружески...
Он очень умел улыбаться так, - всему улыбкой друга. По поводу смерти
Л.Н.Толстого он писал:
"Больно мне было читать, что вы так тяжело пережили смерть Толстого.
Мне тоже тяжело было, но - не знаю, стыдиться ли? - и хорошо знать, что на
свете бывает большое. Смерть как будто вернее определяет размеры, чем
жизнь".
Для меня смерть Михаила Коцюбинского определилась как тяжёлая личная
утрата, я потерял сердечного товарища.
Прекрасный, редкий цветок отцвёл, ласковая звезда погасла. Трудно жилось
ему: быть честным человеком на Руси очень дорого стоит.
Беднеет наше время хорошими людьми, - насладимся грустью воспоминаний о
них, о красоте этих светлых душ, любивших беззаветно людей и весь мир, о
сильных людях, которые умели работать для счастья родины своей.
Вечная память честным людям!
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые напечатано одновременно на русском и (в переводе) украинском языках
в киевском журнале "Лiтературно-Науковий Вiсник",
1913, т. LХIII, книга 6, квiтень
- червень. В июле того же года воспоминания появились в журнале
"Вестник Европы", СПб, 1913, книга 7.
Воспоминания написаны вскоре после смерти знаменитого украинского писателя
Михаила Михайловича Коцюбинского, последовавшей 12 апреля 1913 года.
В конце мая 1913 года М.Горький, посылая воспоминания в редакцию журнала
"Вестник Европы", писал одному из редакторов его, Д.Н.Овсянико-Куликовскому:
"Посылаю несколько страниц моих воспоминаний о М.М.Коцюбинском,
человеке, любимом мною.
Воспоминания эти предназначены для "Л.-Н. Вiсника"
и будут напечатаны по-украински. Но, может быть, это не помешает Вам поместить
их и в "Вестнике Европы", ибо наша публика знает рассказы
Коцюбинского и, вероятно, ей не безинтересно будет узнать кое-что о личности
автора" (Архив А.М.Горького).
С М.М.Коцюбинским (1864-1913) М.Горький впервые встретился на острове Капри
(Италия) 2 июня 1909 года (см. письма М.М.Коцюбинского к жене от 2 и 3 июня
1909 года в сборнике "О.М.Горький и М.М.Коцюбиньский. Збрiник
матерiалiв", Киiв, 1937, стр. 49-50). Между писателями быстро возникли дружеские отношения,
ещё более укрепившиеся во время последующих приездов Коцюбинского на Капри
(летом 1910 и осенью - зимой 1911- 1912 годов).
Чтобы иметь средства к существованию, М.М.Коцюбинский почти до самой смерти
вынужден был служить статистиком в Чернигове, в губернской земской управе. Эту
службу он и имеет в виду, когда рассказывает в письмах М.Горькому об изнуряющем
характере своей работы.
Воспоминания о М.М.Коцюбинском включались во все собрания сочинений.
Печатаются по тексту, подготовленному автором для собрания еочинений в
издании "Книга" (Архив А.М.Горького), сверенному с первопечатными
изданиями.