7 (19) июля 1893 года родился В.В.Маяковский, поэт, гражданин, большевик - 20:19

В Москву въехали через Петровско-Разумовское, где поначалу и остановились на даче у кавказских знакомых Плотниковых. Квартиру нашли всамом центре. Три пустые комнаты, одну из которых решено было сдавать и тем облегчить себе общую плату. Чтобы обставить квартиру, пришлосьзанять денег у знакомых. Началась полоса материальных лишений.
«...С едами плохо, - писал об этом времени Маяковский. - Пенсия - 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось давать комнаты иобеды. Комнаты дрянные. Студенты жили бедные. Социалисты. Помню - первый передо мной «большевик» Вася Канделаки».
Александра Алексеевна подтверждает:
«Трудно было устраиваться. Огромный город жил своей жизнью, и мы среди миллиона людей решились бороться за свое существование, за своебудущее».
Даже когда удалось выхлопотать пенсию в пятьдесят рублей на четверых взрослых членов семьи, ее, конечно, не хватало. Надо было чем-то ещелатать дыры в семейном бюджете. Вспомнили о Володином искусстве выжигания, которым он занимался в Кутаисе. Сестры рисовали. Стали брать дляраскраски коробочки, шкатулки, пасхальные яички. Людмила летом вела реставрационные работы в надгробной часовне на кладбище Донскогомонастыря. В кустарный магазин на Неглинной Володя продавал яйца по 10-15 копеек за штуку. Все-таки заработок, хотя с тех пор возненавидел «Бемов,русский стиль и кустарщину».
Правильно понять этот пассаж насчет «русского стиля» помогает воспоминание Людмилы Владимировны, объясняющее, что и как рисовали надеревянных пасхальных яйцах, которые составлялись из двух половинок и при их соединении сырое дерево раздражающе скрипело.
«Трудились мы в полутемной комнате, освещенной керосиновой лампой, в дыму от выжигания по сырому дереву. Платиновая игла скользила повыпуклой, гладкой поверхности яйца, срывалась иногда и прожигала тонкие контуры рисунка. Получался брак, отсюда материальный ущерб». И вотразъяснение:
«Удовлетворяя спрос широкого потребителя того времени, мы рисовали преимущественно детей по рисункам акварелистки Елизаветы Бем илидевушек в русских костюмах... Над композицией не задумывались, так как за работу платили мало и нужно было сделать как можно больше. ...Такаяработа вызывала отвращение у Володи, у меня, у сестры и моей подруги, работавшей с нами».
О жизни своей в московский период Маяковский рассказывал Николаю Асееву, рассказывал о том, как иногда приходилось изворачиваться «седами»:
«У матери была заборная книжка в мелкую бакалейную лавчонку. По книжке оказывался торговцем кредит, не превышающий что-то около десятирублей. Не хотелось обременять расходами на собственный аппетит, как раз не имевший границ. Поэтому переселился в Петровско-Разумовское и снялтам на лето сторожку у лесника (это было в 1911 году. - А. М.), аккуратно стараясь не превышать собственного «едового» бюджета больше, чем на трирубля в месяц. Это - в рассуждении маминой заборной книжки. Установил режим. Пять фунтов копченой «железной» колбасы по тридцать пять копеекфунт; десять связок баранок - по гривеннику связка. Остальное дополнялось случайными заработками по продаже изделий выжигательных ирисовальных. Но колбаса и баранки были основой. Колбаса подвешивалась под потолок от крыс. Баранки висели там же. На колбасе делались зарубки:полвершка и две баранки на завтрак, вершок на обед, полвершка на ужин. Но иногда аппетит просыпался неописуемо. И тогда съедал и обед, и ужин, изавтрак суток за трое сразу».
Бедность обостряла отношение юного Маяковского к богатству и роскоши господствующего класса. Здесь, в огромном городе, контрасты междубедностью и богатством больше бросались в глаза, чем в Кутаисе. Вот откуда это в поэме «Люблю»: «Я жирных с детства привык ненавидеть, всегда себяза обед продавая».
Володе надо было продолжать учебу, и он поступил в четвертый класс пятой московской гимназии, что на углу Поварской и Большой Молчановки.Учился плохо («Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой «Анти-Дюринг»). Плохо потому, что немало времени отдавал заработкам,
что сказывалась разница между уровнем преподавания по сравнению с кутаисской гимназией и - главным образом - из-за «Анти-Дюринга», то есть из-заувлечения нелегальной литературой, которая поражала воображение юного Маяковского социальным мышлением.
Первым жильцом комнаты, которую сдавали Маяковские, был знакомый Людмилы Владимировны И. И. Морчадзе, некоторое время спустя один изорганизаторов побега тринадцати политкаторжанок Новинской тюрьмы, оказавший на Володю большое влияние, особенно в период подготовки этогопобега. Вторым оказался тот самый «большевик» Канделаки, о котором Маяковский вспоминает в автобиографии.
Комната в квартире Маяковских скоро стала местом встреч революционеров, местом политических дискуссий, хранения нелегальной литературы.Маяковским, теснимым нехваткой средств, приходилось довольно часто менять квартиру в Москве, но как и в начале, она частично сдаваласьстудентам-революционерам и становилась местом их встреч. Нетрудно догадаться, что тринадцатилетний Володя, еще не остывший от кутаисских событий, с головой окунулся в атмосферу их жизни.
А среди студентов преобладали большевики, товарищи Канделаки из Московского университета, были и приезжие. Сначала Владимирприслушивался к разговорам и спорам. Его стали замечать: что это за долговязый мальчуган - сидит неподвижно, устремив внимательный взгляд наспорящих. Канделаки успокаивал:
- Это сын хозяйки. Володя Маяковский, свой. «Своим» он стал скоро, несмотря на юный возраст. И этому способствовало не только знакомство с Канделаки.
Хотя после Декабрьского вооруженного восстания 1905 года, начавшегося в Москве и охватившего многие крупные центры России, революцияпошла на убыль, и на участников ее обрушилась лавина репрессий, пролетариат не прекратил революционных выступлений. Большевики во главе сЛениным, меняя тактику в ходе революции, вели огромную пропагандистскую и агитационную работу в массах, используя для этого и трибуну IIГосударственной думы.
Революция пошла на спад, но волнения еще вспыхивали тут и там и долго не угасали, до тех пор, пока огромная страна и ее народ петлей и кнутомне приведены были в повиновение. Наступили годы реакции.
Но в Москве в 1906 году, когда сюда приехали Маяковские, деятельность революционного подполья не прекратилась, и Владимир очень скоронепосредственно ощутил ее.
Оценивая уроки революции 1905-1907 годов для роста самосознания разных слоев населения России, В. И. Ленин писал:
«Каждый месяц этого периода равнялся, в смысле обучения основам политической науки - и масс и вождей, и классов и партий - году «мирного»«конституционного» развития».
Формирование политического сознания Маяковского в эти годы, проходившее в среде революционного студенчества, несмотря на юный возраст, было стремительным. Семена революционного учения падали на исключительно благоприятную почву. А жизнь как будто специально позаботилась отом, чтобы семена эти посеять в Маяковском. Впрочем, посев вообще был щедрым. По всей стране. В разных социальных прослойках, не говоря уже о
рабочем классе, крестьянстве. Революционные идеи широко захватили интеллигенцию, в том числе писателей.
Активно участвовал в революции А. М. Горький. Потрясенный зверской расправой царского правительства с безоружными манифестантами, оннаписал воззвание «Всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств». За это воззвание писатель был арестован, посажен вПетропавловскую крепость. Горький готов был предстать перед царским судом, чтобы выступить на нем не подсудимым, а обвинителем, чтобыпревратить суд в политическую трибуну. Но его выпустили оттуда под давлением мировой общественности, под залог в десять тысяч рублей, и сослалив Ригу.
В газете «Новая жизнь» - первой легальной большевистской газете, созданной при активном участии Горького, выходившей в конце 1905 года, -наряду с Лениным, Луначарским, Воровским и другими революционными публицистами сотрудничали писатели Андреев, Бунин, Бальмонт, Вересаев,Чириков, Минский...

В это же время, в конце ноября, в Петербурге, Горький впервые встретился с Лениным, живо, с нескрываемым волнением, с подробностямирассказывал ему о событиях в Москве.
Через издательство «Знание» и другими способами, в том числе личным вкладом, писатель финансировал революционные акции, о чем московскоеохранное отделение доносило по инстанции. В 1906 году Горький по заданию большевиков едет в США для сбора средств в партийную кассу. Здесь же,в Америке, он пишет знаменитую повесть «Мать», сыгравшую и продолжающую играть огромную роль в воспитании поколений революционеровмногих стран мира. Здесь он пишет очерки и памфлеты «В Америке», «Мои интервью», совершая своеобразное «открытие» этой страны,предшествовавшее «открытию» Америки Маяковским двадцать лет спустя. Весьма сочувственно отнеслись к революции и такие писатели-знаньевцы (сотрудничавшие с Горьким в руководимом им издательстве «Знание»),как А. Серафимович, А. Куприн, В. Вересаев. Вождь русского символизма Валерий Брюсов еще в преддверии революции пишет свой «Кинжал»:

Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.

    Предвидел приход революции крупнейший русский поэт начала века - Александр Блок, и хотя он не понял ее характера, но есть многиесвидетельства о революционной настроенности поэта в это время, об его участии в одной из уличных демонстраций рабочих. Блок радовался крушениюстарого мира, но одновременно и боялся этого.
    Революция 1905-1907 годов всколыхнула интеллигенцию, окрасила взгляды и произведения многих значительных русских писателей в красныйцвет, некоторых убедила - хоть и ненадолго - взять в руки красный флаг и пойти вместе с рабочими на улицу. Но были писатели, которые, какМережковский, видели в революционном народе «грядущего Хама» и, попирая гуманистические традиции русской литературы, верой и правдойслужили господствующим классам, занимали охранительные позиции.
    Интересы Маяковского в это время все больше склонялись к революционной деятельности. В пятой гимназии, где он учился, тесных связей ни с кемне возникало. Подружился он с Сергеем Медведевым, учеником третьей гимназии. Сергей был двумя годами старше. Людмила Владимировна пишет онем как об очень развитом, начитанном юноше из культурной семьи, придерживавшейся передовых взглядов. Учитывая, что Медведев уже тогдаучаствовал в работе социал-демократических кружков, а затем вступил в РСДРП и был исключен из гимназии за политическую деятельность, можносебе представить и характер отношений между ним и Маяковским, и то, какое влияние он оказывал на впечатлительного и уже увлеченного идеямиреволюции своего младшего друга.
    Революционные идеи проникали в среду учащейся молодежи, деятельность нелегальных «кружков» и «клубов» в учебных заведениях Москвы, какправило, направлялась социал-демократами, выработавшими для них даже специальный устав. Наиболее активно «кружки» и «клубы» действовали в1906/07 учебном году, в следующем году их деятельность резко снизилась и почти прекратилась.
    У Володи, как уже было сказано, в гимназии дела шли неважно. Он отставал по математике, и по просьбе сестры ему приватно помогал студентИван Караханов, участник вооруженного восстания в Москве, сражавшийся на баррикадах Красной Пресни, партийный пропагандист. И, конечно,кроме математики, Володя проходил с Карахановым социальные науки, читал нелегальную литературу и вскоре как-то незаметно, но вполне сознательночерез своих старших друзей-наставников втянулся в круг нелегальных дел Караханова и его друзей.
    Тут уж стало не до учебы. В пятый класс был переведен с переэкзаменовкой по латинскому языку. Причем готовиться к переэкзаменовке пришлосьлетом, а семья по-прежнему испытывала материальные трудности, квартиру в доме Ельчинского пришлось оставить. Кавказские знакомые Коптевы,переехав на дачу, пустили Маяковских на лето в свою квартиру, а Олю взяли с собой - давать уроки семилетнему мальчику. Люда все лето работала вредакции газеты «Новости дня», владелец которой обанкротился и не заплатил сотрудникам. Володя, помимо подготовки по латыни, занималсярисованием, по-прежнему много читал.
    Когда переехали в новую квартиру по Третьей Тверской-Ямской улице, то и там оказались в двух комнатах студенты, тесно связанные среволюционной молодежью, и там в квартире была партийная явка. И Володя так же естественно вошел в этот круг, посещал студенческие вечеринки,его везде принимали за равного, хотя в июле 1907 года ему исполнилось только четырнадцать лет. Он выдавал себя за семнадцатилетнего. Однаждыобиделся на маму за то, что та выдала его истинный возраст их знакомой.
    Уже много лет спустя, в конце тридцатых годов, у Сергея Медведева спросили, понимал ли столь молодой годами Маяковский, читавшийнелегальную литературу, в неполных пятнадцать лет попавший в тюрьму, - понимал ли, что он делал, - ответ был недвусмысленным:
    - Да, конечно, понимал. На окружающих Маяковский производил впечатление вовсе не мальчика. Это совершенно определенно. Во всяком случаемы были взрослее его, но отношение к нему было, как к большему даже, чем к однокласснику.
    Да и по характеру литературы, которую он читал в это время, можно судить о явно опережающем развитии Владимира. «Беллетристики непризнавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более,чем «Предисловием» Маркса» («Я сам»). Читал «Тактику уличного боя»; «Две тактики» Ленина.
    Правда, к этому времени относится и проба пера.
    А случилось это вот как.
    С. Медведев и другие ученики третьей гимназии, исключенные за политическую деятельность, вместе готовились к экстернату на аттестат зрелостии вместе с этим решили издавать нелегальный журнал «Порыв», печатавшийся на гектографе.
    Именно с этим журналом связана первая попытка стихотворчества, о которой идет речь в автобиографии:
    «Третья гимназия издавала нелегальный журнальчик «Порыв». Обиделся. Другие пишут, а я не могу?! Стал скрипеть. Получилось невероятнореволюционно и в такой же степени безобразно... Не помню ни строки. Написал второе. Вышло лирично. Не считая таковое состояние сердцасовместимым с моим «социалистическим достоинством», бросил вовсе».
    К этой автохарактеристике нечего добавить, Но запомнить ее следует, ведь дана она зрелым Маяковским, в ней содержится ответ на вопрос, почемуте первые поэтические опыты были безжалостно отброшены. Он действительно «бросил вовсе», отдавшись на волю другому делу, бросил до новой(если считать ученическую в Кутаисе - до третьей) попытки - уже в тюрьме. Но - всему свой черед. К этому, очевидно, надо добавить, что и в пятойгимназии, где учился Маяковский, тоже выходил нелегальный журнал «Борьба» и собирался кружок учащихся.
    Юный Маяковский удивлял своих старших товарищей необычной целеустремленностью, с легкостью заучивал чуть ли не наизусть «Марксистскийкалендарь», предлагал свои вставки и делал замечания Караханову, когда тот готовил доклад «О движущих силах революции», прорабатывал вместе сним «Капитал» Маркса.
    Наступил момент, когда Владимир понял, что он не может продолжать ученье в гимназии. Он сказал маме (это было в последние дни февраля 1908года):
    - Я работаю в социал-демократической партии, меня могут каждый день арестовать, поэтому я прошу скорей взять мои документы из гимназии, таккак будет хуже, если меня арестуют и исключат из гимназии без права поступления в какие-либо учебные заведения.
    Уход из гимназии действительно был вынужденным, его вышибли бы из нее после первого же ареста, и поэтому нет натяжки в стихах: «Меня ж из5-го вышибли класса. Пошли швырять в московские тюрьмы».
    Наступила новая полоса жизни, полная опасности, риска и молодого азарта. Четырнадцатилетний Маяковский со всею серьезностью включается вподпольную партийную работу. Началось с того, что ему на хранение оставляли литературу. Потом стали давать несложные задания, которые Володявыполнял четко и аккуратно. Караханов иногда брал Володю с собой на занятия в подпольных рабочих кружках.
    И вполне логичным оказалось направление его в Лефортовский район на фабрику Ранталлера. Столь же логично вступление в партию. А так как врезультате массовых репрессий пропагандистских кадров в партии не хватало, то его сочли подготовленным и к пропагандистской работе. Не случайно вскоре по рекомендации видных большевиков (в том числе П. Г. Смидовича) Маяковский был даже введен в состав МК партии. В партийных рядахМосквы появился «товарищ Константин». Столь высокое доверие к молодому Маяковскому дает основание говорить о его серьезной политической подготовке. И. Караханов, который тогда,может быть, лучше всех других людей знал Маяковского, пишет:
«...Будучи не по возрасту развитым... обладая, несомненно, большими природными способностями, Маяковский поражал нас, студентов... своимизнаниями, развитием, что особенно сказывалось в тех бесконечных спорах, которые происходили в нашей студенческой среде, где сталкивалисьразличные течения - большевики, эсеры, меньшевики. Можно было наблюдать и любоваться, с какой меткой критикой, замечаниями, разящимипротивника, Маяковский громил меньшевиков и других оппортунистов того времени, молниеносно нападая на их высказывания, а споры были жаркие,долгие, сидели иногда до утра, уставшие, но вместе с тем морально удовлетворенные».
И еще одно очень авторитетное свидетельство. В. И. Вегер (Поволжец), член МК, ведавший вопросами партийной работы среди студенчества,устроил Маяковскому экзамен по вопросам текущей политики и теории, который тот, по словам Вегера, блестяще выдержал, обнаружив ясное и четкоепонимание современной ситуации с ленинских позиций.
«Из отзывов, которые о нем были, и из его объяснений у меня получилось впечатление, что он подходит к организаторской работе, - вспоминаетВегер. Я его направил в Лефортовский район в качестве заместителя парторга. Лефортовский район был пролетарским районом в тогдашней московскойорганизации большевиков». Маяковский вступил в партию и включился в активную партийную работу в 1908 году, в период наступления реакции, когда на партию,профсоюзы, на всех свободомыслящих людей в России обрушилась волна репрессий, когда либеральная интеллигенция, выказавшая сочувствиереволюции, резко отшатнулась от нее, когда в «моду» входила критика марксизма, в период «черной Думы, разгула насилия и бесправия, натискакапиталистов на рабочих, отнятия тех завоеваний, которые рабочими были сделаны» (В. И. Ленин).
В Москве, которая находилась на чрезвычайномположении, все тюрьмы и полицейские дома оказались переполненными, провокаторы, проникшие в партийные организации, проваливалируководящих работников, нелегальные типографии, II Государственная дума разогнана, ее депутаты от социал-демократов арестованы. Надо было обладать твердыми убеждениями и сильным характером, чтобы решиться на этот шаг в такое время, бросив ученье в гимназии иперечеркнув таким образом возможность устраивать жизнь «как все».
Маяковский тогда еще не думал серьезно о литературе, его главным делом стала партийная работа. Хотя, разумеется, он совсем не чужд былувлечениям молодости, умел веселиться и каламбурить в компании, пропадал в синематографе вместе с Сергеем Медведевым и сестрой Олей, ездил сдрузьями по Подмосковью...
И, конечно, он ощущал атмосферу искусства. Натура артистическая, Маяковский так или иначе соприкасался с искусством. Бывал на выставках, вконцертах. На дружеских вечеринках читал «Песню о Буревестнике» Горького. Сам пробовал писать стихи и обратим внимание - «невероятнореволюционного» содержания. В нем подспудно вызревал художник, в какой-то мере уже способный к критичной и самокритичной оценкепроизведений искусства. Ведь сумел же он забраковать свои гимназические стихи как с идейной, так и с эстетической позиций.
А раз так, то возникает вопрос, в какой общей атмосфере зрело это подспудное желание выразить себя в слове, что происходило в литературе тогда,в период жестоких гонений и репрессий на всякую революционность и вольнодумство. Маяковский вращался в культурной среде революционногостуденчества. Но, конечно, ему только эхом отзывались события литературной жизни в их общем настрое, в их наиболее проявленных тенденциях.Поэтому нам важно знать, эхо каких настроений и тенденций доходило до Маяковского в преддверии его появления на литературной арене. Попробуем вглядеться в литературное движение этого времени через его общие и конкретные явления.
Наиболее ярким документом отступничества либеральной интеллигенции, предательства революционно-демократических идеалов был сборник«Вехи» (М., 1909), в программе которого В. И. Ленин четко выделил два направления: «1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской (имеждународной) демократии; 2) отречение от освободительного движения недавних лет и обливание его помоями...» В «Вехах» застрельщиками этого позорного дела выступили философы и публицисты, такие, как П. Струве, М. Гершензон. В этой книге отводилосьместо и литературе. Открещиваясь от либерально-демократических идей, отгораживаясь от народа, благословляя власть, которая с невиданнойжестокостью подавила революцию и которая штыками и тюрьмами ограждает себя от ярости народной, - в сфере художественного творчества авторы«Вех» настойчиво утверждали принцип искусства для искусства, то есть искусства независимого от политики, от общественной жизни. «Сплошнымкошмаром» представлялась им деятельность революционно-демократической критики и публицистики XIX века.
Реакционная буржуазная печать встретила «Вехи» с восторгом. Еще бы! Буржуазии в борьбе с демократией, с революционными идеями протягивалируку те, кто еще недавно не прочь был поиграть левой фразой, выказать сочувствие восставшим рабочим... А ныне они упражняются в клевете нареволюцию, на передовую революционную интеллигенцию, на народ!
Растлевающее влияние веховских идей сказалось и в литературе. «Веховцы» - в публицистике, реакционные писатели - в романах и повестях, врассказах, всяк на свой манер, пытались дискредитировать, принизить образ революционера, лишить его ореола героизма, подвижничества. Такиеписатели, как Сологуб с романом «Навьи чары», Каменский, Арцыбашев, бывший знаньевец Айзман, и другие старались скомпрометировать всеблагородные человеческие порывы борцов революции и таким образом показать никчемность и бесполезность социально-активной деятельности.
Провозгласив: «Человек гадок по натуре» (Арцыбашев) - литература этого порядка снимала вопрос о революции, о возможности политическойборьбы, общественной деятельности и оправдывала то нравственное мародерство, о котором писал критик-марксист В. Воровский: «Как некогдаслишком яркий свет слепил нашу интеллигенцию, - говорится в его статье «В ночь после битвы», - и вызывал в ней головокружение, так темнота ночи вызвала в ней мародерские наклонности...»
Под внешне красивыми лозунгами спасения культуры, высокопарно возглашаемыми Мережковскими, Милюковыми и другими, беллетристикапогружалась в болото мещанства, ее охватила эпидемия порнографии.
Торжество мещанства увидел в процессе разложения интеллигенции в эти годы Горький, увидел, что оно, мещанство, «пожирает личность изнутри,как червь опустошает плод... Оно - бездонно жадная трясина грязи, которая засасывает в липкую глубину свою гения, любовь, поэзию, мысль, науку иискусство».
Демократические традиции русской литературы в период безвременья стали подменяться воспеванием эротики, философией «раскрепощения пола»,деятельный герой уступал место безвольному «попутчику» революции, разочаровавшемуся в ней, индивидуалисту и человеконенавистнику.Социальный пессимизм получил крайнее выражение в альманахе «Смерть» (1910), где объявленная в названии тема трактовалась с разных сторон и счудовищным извращением смысла жизни. А богоискательство в среде русской интеллигенции, так же, впрочем, как и в противовес ему возникшеебогостроительство, решительно осужденные В. И. Лениным, тоже были формой ухода, отвлечения от политической борьбы, от революционных идей.
Элитарной, а потому крайней формой ухода не только от всякой политики, но и от жизни стал кружок Вячеслава Иванова. Он объединилпетербургский «бомонд», с которым были тесно связаны и московские писатели и который отражал общую литературную ситуацию. Вячеслав Иванов, поэт, один из теоретиков символизма, в 1905 году, в разгар революционных событий, вселился в выступ новоотстроенного надпотемкинским старым дворцом здания, чем-то напоминающим башню, где, отгородясь от митингующего, вздыбленного революцией Петербурга,«радели» по ночам перепуганные профессора, мистики и поэты.
Сюда-то, в петербургскую «башню» Иванова потянулись многие писатели - особенно из тех, кто «разочаровался» в революции, а точнее сказать,испугался последствий, которые она вызвала. Сам же хозяин «башни», устраивавший здесь «среды», а потом «четверги», соперничая с декадентскимисалонами, скликал в себе публику незаурядную, выступал этаким собирателем и объединителем культурной элиты.
Ему удалось даже привлечь к себе столь выдающихся писателей, как Блок и Белый, Бальмонт и Брюсов. Человек проницательного ума, широкообразованный и в то же время житейски простоватый, он не только располагал к себе разных людей, но и отталкивал...
В философии его доминировал мистически-религиозный культ красоты. В поэтическом творчестве, даже по оценке современной ему критики, Иванов представлял собою «крайний предел... отчуждения от жизни». Вдохновенные вещания о культе красоты, о божественной сущности окружающихчеловека вещей, о символах, их неисчерпаемости и беспредельности в своем значении, о языке намека и внушения производили впечатление на тех, ктоего слушал.
Для многих посетителей «башни» такая философия, такая позиция была удобна как форма отхода от либеральных идей и увлечений. Атмосфераночных бдений (собираться на «среды» и «четверги» было принято после полуночи) отвлекала от социальных проблем, давала, как казалось, удобныйвнешний повод не замечать разгула реакции в стране, не видеть всех жестоких последствий поражения революции 1905-1907 годов.
Состав посетителей «башни» был, конечно, неоднороден. Заглядывали сюда, с одной стороны - философы Шестов и Бердяев, а с другой -знаньевцы. Бывали Розанов, Мережковский, Гиппиус, Философов, художник Сомов, постоянно «радели» Недоброво, Пяст, Ремизов, Иванов-Разумник.Мелькали Булгаков, Чапыгин, Мейерхольд, Городецкий. Всех не перечислишь: философы и сектанты, поэты и художники, богоискатели и журналисты...
Некоторые были чужими в этой компании. Неуютно чувствовал себя Блок. Терялись знаньевцы в косоворотках. А Мережковский, соперничая сИвановым в вождизме, нашептывал хулу на него. Но общая атмосфера создавалась им, Ивановым, и она далека была от традиций подлиннодемократического искусства, от жизни, что бурлила за стенами «башни», по всей истерзанной жестокими репрессиями России.
Один очень характерный эпизод, может быть, приоткроет суть и уровень литературных игрищ, которыми заняты были хозяин «башни» и кое-кто изее посетителей в это жестокое время. Эпизод этот описан Андреем Белым в его книге «Начало века».
«Мы распивали вино. Вячеслав (Иванов. - А. М.) раз, помигивая, предложил сочинить Гумилеву платформу: «Вы вот нападаете на символистов, а собственной твердойплатформы нет! Ну, Борис (Андрей Белый. - А. М.),- Николаю Степановичу сочини-ка позицию...» С шутки начав, предложил Гумилеву я создать«адамизм»; и пародийно стал развивать сочиняемую мной позицию; а Вячеслав, подхвативши, расписывал; выскочило оттуда мимолетное слово «акмэ»,острие: «Вы, Адамы, должны быть заостренными». Гумилев, не теряя бесстрастья, сказал, положив нога на ногу:
- «Вот и прекрасно: вы мне сочинили позицию - против себя: покажу уже вам «акмеизм»!
Так он стал акмеистом; и так начинался с игры разговор о конце символизма». Зная склонность Андрея Белого к мистификаторству, все же нельзя не увидеть здесь хотя бы пародийного прикосновения к правде, не увидеть того,что литературные «измы» начала века рождались в отрыве от жизни. Гумилев, еще молодой и по-мальчишески самолюбивый, лишь значительное времяспустя, в статье «Заветы Символизма и Акмеизм» (1913) сформулировал основные положения его поэтики. В описываемый период у него не было своейпрограммы, критика символизма велась с неясных позиций.
Петербургская «башня» Вячеслава Иванова, хоть и не все посетители так ее воспринимали, была своеобразной крепостью, которая выдерживалаосаду жизни, в которой можно было укрыться от ее треволнений, высиживать философические и филологические концепции, изображать борьбу идей,плести друг против друга интриги, сколачивать группы и группочки, завоевывая место на российском Парнасе.
За стенами «башни», за стенами литературных салонов Москвы и Петербурга литературная жизнь сосредоточивалась вокруг журналов. Но и на нихраспространялось тяжелое, удушающее «биополе» ивановской «башни». Одним из самых влиятельных в то время (1904- 1909 годы) был журнал «Весы»,главный орган символистов, выходивший в Москве и фактически возглавлявшийся Брюсовым. Многие посетители ивановской «башни» были авторами«Весов»: Белый, Гиппиус, Розанов, Мережковский, Кузмин, Сологуб и другие. Журнал имел широкий культурологический и литературный профиль, ноего позиция «независимости» художественного творчества от политики отражала идеи, господствовавшие в «башне», имела целью увести литературу собщественной арены. В то время, когда оппортунистические течения затопили марксизм в словоблудии, когда кадеты и ликвидаторы пыталисьвытравить из сознания народа идею революции, направление «Весов» оказалось архиреакционным.
Теоретики «Весов», в частности, Эллис, решительно отвергали мысль о «примирении» индивидуума с движением масс, приветствовалиГосударственную думу. Обращаясь к прошлому, они всячески развенчивали деятельность революционных демократов. Идея «умиротворенияреволюции» проводилась на широком фронте историко-литературных, теоретических, публицистических и эстетических выступлений «Весов». ЗинаидаГиппиус поносила Горького за повесть «Мать». Хор голосов вопил о «конце Горького» (под таким названием была опубликована в кадетском журнале«Русская мысль» статья Д. Философова).
Вполне естественно, что со страниц «Весов» шли яростные нападки на социал-демократию, на марксизм. На смену «Весам», в 1909 году, пришел журнал «Аполлон», который издавался уже в Петербурге и тоже в основном отражал взгляды символистов, азатем и акмеистов, продолжая развивать идею аполитичности искусства и занимаясь преимущественно проблемами поэтики.
Конечно, при этом не оборвалась живая связь русской литературы с ее корневыми, реалистическими и демократическими традициями. Жив былТолстой, и на весь мир прозвучало его гневное «Не могу молчать». Короленко, Бунин, Серафимович не поддались стихии отступничества. В поэзиисохранял достоинство Блок. Горький заявил себя повестью «Мать».
Но их голоса заглушал хор оголтелой реакционной публицистики, и в унисон этому хору звучали голоса многих писателей, трусливо, позорнопредававших идеалы революционной демократии.
Эхо этого хора не мог не расслышать юный Маяковский. Проявляя тягу к искусству - пока еще в той мере, к которой не примешивалсяпрофессиональный интерес, - он не мог не почувствовать, откуда и каким ветром подуло в литературе, в публицистике, не мог не связывать этогоповетрия с поражением революции, с наступлением реакции.
На этом фоне жизненный выбор, который сделал Владимир, приобретает особое значение. Ему помогли конкретные обстоятельства, которые свелиМаяковского с революционной интеллигенцией - с большевиками, - предоставили удачную возможность буквально на дому пройти школуполитграмоты, а затем, уже в период наступления реакции, и школу политической закалки как партийному организатору и пропагандисту, - но иучитывая все это, нельзя не обратить особого внимания на серьезность выбора, сделанного совсем еще молодым человеком.
Естественно предположить, что предательство либеральной интеллигенции, как показатель меняющейся ситуации в общественной и политическойжизни, обсуждалось в том кругу большевиков-революционеров, пропагандистов, в котором в основном вращался Маяковский. Как пропагандист,агитатор, он читал не только марксистскую литературу, но и публицистику того времени в более широком выборе, публицистику, с которой надо былоспорить, которую надо было опровергать. А несколько позже он - уже в Бутырской тюрьме - проявил жадный интерес и к художественной литературе.
«Перечел все новейшее». В нем исподволь накапливалось знание литературной ситуации в России и зрел протест...
Юноша Маяковский обладал способностями организатора и пропагандиста, это совершенно ясно, недаром ему доверили партийную работу вЛефортовском районе. Вести организаторскую и пропагандистскую работу в условиях массовых репрессий и слежки становилось все труднее. Отходнеустойчивой части интеллигенции от революции вызвал в рабочей среде недоверчивое отношение и к тем партийным функционерам-интеллигентам,которые не дрогнули в трудный час, остались верны революционно-демократическим идеалам, старались сохранить организационную структуру партиив условиях жесточайшей реакции.
О работе в Лефортовском районе, которая продолжалась недолго, до первого ареста, в автобиографии сказано, как обычно, кратко: «Держал экзаменв торгово-промышленном продрайоне. Выдержал. Пропагандист. Пошел к булочникам, потом к сапожникам и наконец к типографщикам». В МК«работать не пришлось - взяли».