ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Швецов сказал Влахову:

— Сергей Петрович, это не по вашей части, но я вас очень прошу, займитесь «Рош-энэ». Нужно поговорить с Лансье вплотную. Здесь что-то неладное — торопил нас, а теперь тянет.

Влахов был новичком — в Париж он приехал четыре месяца тому назад, но французским языком владел в совершенстве; когда товарищи удивлялись его произношению, смеялся: «Я ведь парижанин…» Родители его прожили много лет в Париже, здесь познакомились и поженились; в Москву они вернулись после революции, Сереже тогда было семь лет.

Нина Георгиевна не хотела, чтобы мальчик забыл французский язык, и часто с ним разговаривала по-французски. Почему-то ей казалось, что ее первенец будет поэтом. Сергей увлекался многим — и путешествиями, и машиностроением, и театрами, но стихов не писал. А была в нем стихия поэзии, работал он страстно, отличался редкой впечатлительностью, бурно дружил, бурно расходился, восторгался тем, чего другие не замечали, осуждал то, что другие находили естественным. Он не был честолюбив, никогда не жаждал выделиться и все же выделялся на любом фоне. Когда он еще был подростком, Нина Георгиевна шутя называла его «мой французик», видимо, чем-то он напоминал матери город ее молодости; но не было в Сергее того внутреннего спокойствия, которое скрывается под шумливостью и блеском французов. Он часто поступал опрометчиво, кидался из одной крайности в другую; его справедливо упрекали в легкомыслии, но переживал он свои ошибки мучительно и не знал к себе снисхождения; в двадцать восемь лет он сохранил наивность и взыскательность отрочества.

Романтическая пора его жизни совпала с годами коллективизации. Он был тогда вихрастым комсомольцем; его послали на Украину; он говорил до хрипоты, трясся на ухабах, бредил десятизначными цифрами и тихонько делил на две части четвертку хлеба.

Читать далее...

Гиганты Сталинских пятилеток

Люди строили социалистическую страну, страна строила людей

Илья Эренбург
День второй

4 апреля зажглись огни первой домны. Небо стало оранжевым, а воздух наполнился скрежетом и смрадом. По проводам понеслась короткая «молния»: «Москва, Кремль. Выдали первую плавку чугуна в 64 тонны. Чугун бесперебойно принят разливочной машиной. Чугун прекрасного качества, 4 процента кремния. Все агрегаты и самая домна работают совершенно нормально».

Он продолжал с прежним упорством работать на стройке. Но мир его вырос. В этом огромном мире кауперы казались маленькими кустиками. Он понял, что нужно много кауперов и много домен, много заводов, машин, рук и лет, что путь к счастью долог. Но длина этого пути его не смущала. Он даже радовался ей. Он не понимал, как можно перестать строить. Он только-только открыл занимательную книгу, и он радовался, что в этой книге много страниц и что ее нелегко дочитать до конца. Теперь он искал уединения. Но он не чувствовал себя одиноким. Он видел товарищей: как он, они сидели по углам бараков с растрепанными, зачитанными книжками. Та же лихорадка трясла и других. Это не была редкая болезнь. Это была эпидемия.

Из деревень приходили новички. Перепуганно они косились на американские машины. Когда инженер говорил: «Нельзя дергать за рычаг», они недоверчиво ухмылялись: инженер казался им врагом.

Потом люди шли в плавку, как руда. Воздуходувки нагоняли каленный воздух, и металл отделялся от шлака. Одни продолжали жить, как они жили раньше. Они уныло работали — клали кирпич или копали землю. Они подолгу скручивали цигарки. Они препирались друг с другом. Они старались выиграть на этом пять или десять минут. Они жаловались: «щи в столовке жидкие», «сил нет — клопы заели», «нельзя ходить по этакой грязище без сапог», «ударники — истинная чума, из-за них и мучаемся»… 

Читать далее...

Всем, кто за мир любой ценой! О классовой ненависти.

    Я часто прикасаюсь к ней сухими от злобы губами.
    В ней след дыхания нежного и еще невинного,  может быть, след лопнувших давно мыльных пузырей. Но эта игрушка маленького Поля Ру, убитого прекраснейшей  из женщин, Габриелью де Бонивэ, прекраснейшего из городов, Парижа, - говорит мне о великой ненависти.
    Припадая к ней, я молюсь об одном - увидев белый флаг, не опустить ружья, как это сделал бедный Луи Ру, и ради всей радости жизни не предать форта Святого Винценсия, на котором еще держатся три блузника и пускающий мыльные пузыри младенец.

 
Недавно отмечали годовщину расстрела царской семьи Николая Кровавого. Всем, кто тает от жалости к четырнадцатилетнему врагу, так он был воспитан, и сыну врага, у которого руки по локоть в крови рабочих и детей рабочих, кто никогда не видел в народе - людей, не уважал их чувств, посвящается этот рассказ.

Но и тем, кто думает, что классовый мир возможен, что буржуа пожалеют детей рабочих, помогут их женщинам или старикам. Мы все для капиталистов - рабы, рабочая сила, быдло, которое необходимо терпеть, чтобы мы обслуживали их.

Есть много прекрасных городов - всех прекрасней Париж, в нем смеются беспечные женщины, под каштанами франты пьют рубиновые настойки, и тысячи огней роятся на зеркальном аспиде просторных площадей.

Каменщик Луи Ру родился в Париже. Он помнил "июньские дни" 1848 года. Ему тогда было семь лет, и он хотел есть. Как вороненок, он молча раскрывал рот и ждал, напрасно ждал, - у его отца Жана Ру не было хлеба. У него было только ружье, а ружье нельзя было есть. Луи помнил летнее утро, когда отец чистил свое ружье, а мать плакала, вытирая лицо передником. Луи побежал вслед за отцом - он думал, что отец с вычищенным ружьем застрелит булочника и возьмет себе самый большой хлеб, больше Луи, хлеб с дом. Но отец встретился с другими людьми, у которых тоже были ружья. Они начали вместе петь и кричать: "Хлеба!"

Луи ждал, что в ответ на такие чудесные песни из окон посыпятся булки, рогалики, лепешки. Но вместо этого раздался сильный шум, и посыпались пули. Один из людей, кричавший "хлеба!", крикнул: "Больно!" - и упал. Тогда отец и другие люди стали делать непонятные вещи - они повалили две скамейки, притащили из соседнего двора бочонок, сломанный стол и даже большой курятник. Все это они положили посередине улицы, а сами легли на землю. Луи понял, что взрослые люди играют в прятки. Потом они стреляли из ружей, и в них тоже стреляли. А потом пришли другие люди. У них также были ружья, но они весело улыбались, на их шапках блестели красивые кокарды, и все называли их "гвардейцами". Эти люди взяли отца и повели его по бульвару Святого Мартына. Луи думал, что веселые гвардейцы накормят отца, и пошел за ними, хотя было уже поздно. На бульваре смеялись женщины, под каштанами франты пили рубиновые настойки, и тысячи людей роились на аспиде зеркального тротуара. Возле ворот Святого Мартына одна из беспечных женщин, сидевшая в кофейной, закричала гвардейцам:

Читать далее...

Эренбург Илья Григорьевич (15(27). 1. 1891, Киев, — 31. 8. 1967, Москва), русский советский писатель, общественный деятель. Родился в семье инженера. Принимал участие в работе революционной организации большевиков, в 1908 был арестован, в декабре 1908 эмигрировал в Париж. Сборник "Стихи о канунах" (1916) пронизаны резким неприятием "гибнущей Европы", империалистической войны.

В июле 1917 вернулся на родину.  Искренне приветствуя рождение "иного, великого века", Эренбург испытывал "... восторг и ужас пред современностью" (сборник "Кануны", Берлин, 1921, с. 3).

В 1921—24 жил в Берлине, активно сотрудничал в советской печати. В 1922 опубликовал философско-сатирический роман "Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников...", в котором дана мозаичная картина жизни Европы и России времен 1-й мировой войны и революции. Основной психологический конфликт произведений 20-х гг. — конфликт долга и чувства, противопоставление человека обществу ("Жизнь и гибель Николая Курбова", 1923; "Любовь Жанны Ней", 1924, и др.); критика капитализма, буржуазной морали, анализ противоречий буржуазной культуры ("Тринадцать трубок", "Трест Д. Е.", оба — 1923).

С начала 30-х гг. постоянно жил в СССР. Философская проблематика романа "День второй" (1933, отд. изд. 1934) включала в себя впечатления от знакомства с крупными стройками 1-й пятилетки, пересмотр прежнего скептицизма, была насыщена интересом к духовной культуре нового человека. Во время национально-революционной войны испанского народа 1936—39 Эренбург был военным корреспондентом "Известий"; много выступал как эссеист, прозаик (сборник рассказов "Вне перемирия", 1937; роман "Что человеку надо", 1937), поэт (сборник стихов "Верность", 1941).

В 1940 Эренбург начал работу над романом "Падение Парижа" (1941; Государственная премия СССР, 1942) о политических, нравственных, исторических причинах разгрома Франции немецкими оккупантами во 2-й мировой войне. С началом Великой Отечественной войны приобрела широкую известность публицистика Эренбурга, разоблачавшая политику и мораль фашизма, взывавшая к совести народов, укреплявшая веру людей в победу над фашизмом, священное чувство ненависти к врагу (статьи, постоянно печатавшиеся в газетах "Правда", "Известия", "Красная звезда", собраны в книге публицистики "Война", т. 1—3, 1942—44). В дни войны возник замысел романа "Буря" (1946—1947; Государственная премия СССР, 1948). Основной конфликт эпохи — противостояние фашизма и антифашизма — раскрывается в "Буре" через изображение множества самостоятельных, но подвластных историческим катаклизмам судеб.
 

Читать далее...

 Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться. Следовательно, мы должны обратиться к их хранителям, к товаровладельцам. Товары суть вещи и потому беззащитны перед лицом человека. Если они не идут по своей охоте, он может употребить силу, т. е. взять их . Чтобы данные вещи могли относиться друг к другу как товары, товаровладельцы должны относиться друг к другу как лица, воля которых распоряжается этими вещами: таким образом, один товаровладелец лишь по воле другого, следовательно каждый из них лишь при посредстве одного общего им обоим волевого акта, может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный. Следовательно, они должны признавать друг в друге частных собственников. Это юридическое отношение, формой которого является договор, - все равно закреплен ли он законом или нет, - есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение. Содержание этого юридического, или волевого, отношения дано самим экономическим отношением

Лица существуют здесь одно для другого лишь как представители товаров, т. е. как товаровладельцы. В ходе исследования мы вообще увидим, что характерные экономические маски лиц - это только олицетворение экономических отношений, в качестве носителей которых эти лица противостоят друг другу.

Товаровладельца отличает от его товара именно то обстоятельство, что для товара каждое другое товарное тело служит лишь формой проявления его собственной стоимости. Прирожденный уравнитель и циник, товар всегда готов обменять не только душу, но и тело со всяким другим товаром, хотя бы этот последний был наделен наружностью, еще менее привлекательной, чем у Мариторнес. Эту отсутствующую у товара способность воспринимать конкретные свойства других товарных тел товаровладелец пополняет своими собственными пятью и даже более чувствами. Его товар не имеет для него самого непосредственной потребительной стоимости. Иначе он не вынес бы его на рынок. Он имеет потребительную стоимость для других. Для владельца вся непосредственная потребительная стоимость товара заключается лишь в том, что он есть носитель меновой стоимости и, следовательно, средство обмена

Читать далее...

Следовательно, таинственность товарной формы состоит просто в том, что она является зеркалом, которое отражает людям общественный характер их собственного труда как вещный характер самих продуктов труда, как общественные свойства данных вещей, присущие им от природы; поэтому и общественное отношение производителей к совокупному труду представляется им находящимся вне их общественным отношением вещей.

Благодаря этому quid pro quo [появлению одного вместо другого] продукты труда становятся товарами, вещами чувственно-сверхчувственными, или общественными. Так световое воздействие вещи на зрительный нерв воспри­нимается не как субъективное раздражение самого зрительного нерва, а как объективная форма вещи, находящейся вне глаз. Но при зрительных восприятиях свет действительно отбрасы­вается одной вещью, внешним предметом, на другую вещь, глаз. Это — физическое отношение между физическими вещами.

Между тем товарная форма и то отношение стоимостей про­дуктов труда, в котором она выражается, не имеют решительно ничего общего с физической природой вещей и вытекающими из нее отношениями вещей. Это — лишь определенное обще­ственное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую ферму отношения между вещами.

Чтобы найти аналогию этому, нам пришлось бы забраться в туманные области религиозного мира. Здесь продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, ода­ренными собственной жизнью, стоящими в определенных отно­шениях с людьми и друг с другом. То же самое происходит в мире товаров с продуктами человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и который, следовательно, неот­делим от товарного производства.

Этот фетишистский характер товарного мира порождается, как уже показал предшествующий анализ, своеобразным общественным характером труда, производящего товары.

Предметы потребления становятся вообще товарами лишь потому, что они суть продукты не зависимых друг от друга частных работ. Комплекс этих частных работ образует совокуп­ный труд общества. Так как производители вступают в общественный контакт между собой лишь путем обмена продуктов своего труда, то и специфически общественный характер их частных работ проявляется только в рамках этого обмена.

Другими словами, частные работы фактически осуществляются как звенья совокупного общественного труда лишь через те отношения, которые обмен устанавливает между продуктами труда, а при их посредстве и между самими производителями. Поэтому последним, т. е. производителям, общественные отно­шения их частных работ кажутся именно тем, что они представ­ляют собой на самом деле, т. е. не непосредственно обществен­ными отношениями самих лиц в их труде, а, напротив, вещными отношениями лиц и общественными отношениями вещей.

Читать далее...

При переходе от формы A к форме B и от формы B к форме C имеют место существенные изменения.

Напротив, форма D отличается от формы C только тем, что теперь вместо холста формой всеобщего эквивалента обладает золото.

Золото в форме D играет ту же роль, как холст в форме C, - роль всеобщего эквивалента. Прогресс состоит лишь в том, что форма непосредственной всеобщей обмениваемости, или всеобщая эквивалентная форма, теперь окончательно срослась в силу общественной привычки с натуральной специфической формой товара золото.

    Золото лишь потому противостоит другим товарам как деньги, что оно раньше уже противостояло им как товар. Подобно всем другим товарам, оно функционировало и как эквивалент - как единичный эквивалент в единичных актах обмена и как особенный эквивалент наряду с другими товарами-эквивалентами. Мало-помалу оно стало функционировать, в более или менее широких кругах, как всеобщий эквивалент.

Как только оно завоевало себе монополию на это место в выражении стоимостей товарного мира, оно сделалось денежным товаром, и лишь с того момента, когда оно уже стало таким денежным товаром, форма D начинает отличаться от формы C, другими словами - всеобщая форма стоимости превращается в денежную форму.

    Простое относительное выражение стоимости товара, например холста, в товаре, уже функционирующем как денежный товар, например в золоте, есть форма цены. Следовательно, “форма цены” холста такова:

        20 аршин холста = 2 унциям золота,

Читать далее...

В форме своего равенства холсту все товары оказываются теперь не только качественно равными, т. е. стоимостями вообще, но в то же время и количественно сравнимыми величинами стоимости. Так как они отражают величины своих стоимостей в одном и том же материале - в холсте, то эти величины стоимости взаимно отражаются одна в другой.

Например,

10 ф. чаю = 20 аршинам холста, и

40 ф. кофе = 20 аршинам холста.

Следовательно,

10 ф. чаю = 40 ф. кофе.

Или: в одном фунте кофе заключена только четвертая часть того количества субстанции стоимости, труда, которое содержится в 1 фунте чаю.

    Всеобщая относительная форма стоимости товарного мира придает исключенному из этого мира товару-эквиваленту холсту, характер всеобщего эквивалента. Его собственная натуральная форма становится образом стоимости, общим для всего товарного мира, холст приобретает способность непосредственно обмениваться на все другие товары. Его телесная форма играет роль видимого воплощения, всеобщей общественной оболочки всякого человеческого труда.

Ткачество, частный труд, производящий холст, находится в то же время в форме всеобщей и общественной, и форме равенства со всеми другими видами труда.

Бесчисленные уравнения, из которых состоит всеобщая форма стоимости, приравнивают труд, осуществленный в холсте, поочередно ко всем видам труда, содержащимся в каждом другом товаре, и тем самым делают ткачество всеобщей формой проявления человеческого труда вообще. Таким образом, труд, овеществленный в товарной стоимости, получает не только отрицательное выражение как труд, от которого отвлечены все конкретные формы и полезные свойства действительных видов труда, но отчетливо выступает и его собственная положительная природа. Последняя состоит в том, что все действительные виды труда сведены к общему для них характеру человеческого труда, к затрате человеческой рабочей силы.

    Всеобщая форма стоимости, которая представляет продукты труда просто в виде сгустков лишенного различий человеческой труда, самим своим построением показывает, что она есть общественное выражение товарного мира. Она раскрывает, таким образом, что в пределах этого мира всеобще человеческий характер труда образует его специфический общественный характер.

Читать далее...

• 1) Развернутая относительная форма стоимости
• 2) Особенная эквивалентная форма
• 3) Недостатки полной, или развернутой, формы стоимости

 

 z товара А = u товара В,

или   = v товара С,    

или    = w товара D,

или    = х товара Е,    

или    =     и т. д.

 то есть

(20 аршин холста = 1 сюртуку,

или     = 10 фунтам чаю,

или     = 40 фунтам кофе,

или      = 1 квартеру пшеницы,

или      = 2 унциям золота,

или     = ½ тонны железа,

или      = и т.д.)

 

1) Развернутая относительная форма стоимости

    Стоимость данного товара, например, холста, выражается теперь в бесчисленных других элементах товарного мира. Каждое другое товарное тело становится зеркалом стоимости холста

Таким образом, только теперь сама эта стоимость действительно выступает как сгусток лишенного различий человеческого труда. Это потому что образующий ее труд теперь вполне отчетливо выражен как труд, равнозначный всякому другому человеческому труду, независимо от того, какой натуральной формой обладает последний и овеществляется ли он в сюртуке, пшенице, железе, золоте и т. д. Поэтому в силу своей формы стоимости холст вступает теперь в общественное отношение не с одним только товаром другого вида, а со всем товарным миром. Как товар, он гражданин этого мира. В то же время бесконечный ряд выражений товарной стоимости показывает, что она относится с полным безразличием ко всякой особой форме потребительной стоимости, в которой она проявляется.

    В первой форме -

20 аршин холста = 1 сюртуку -

может казаться простой случайностью, что эти два товара обмениваются друг на друга в определенном количественном соотношении. Напротив, во второй форме тотчас же обнаруживается скрывающаяся за этим основа, по существу отличная от случайного проявления и определяющая собой это последнее. Стоимость холста остается одинаковой по своей величине независимо от того, выражается ли она в сюртуке, кофе, железе и т.д., - в бесконечно разнообразных товарах, принадлежащих самым различным владельцам.

Читать далее...

В Петрограде в это время в солдатских казармах и рабочих кварталах шла стремительная мобилизация сил. Весть о занятии казаками Гатчины и Царского Села вызвала действие, обратное тому, на которое рассчитывали Керенский и Краснов.

Военно-революционный комитет обратился к районным Советам и фабрично-заводским комитетам с приказом:

«Корниловские банды Керенского угрожают подступам к столице. Отданы все необходимые распоряжения для того, что­бы беспощадно раздавить контрреволюционное покушение против народа и его аавоеваний.

Армия и Красная гвардия революции нуждаются в немед­ленной поддержке рабочих.

Приказываем районным Советам н фабрично-заводским комитетам:

1. Выдвинуть наибольшее количество рабочих для рытья окопов, воздвигания баррикад и укрепления проволочных заграждений.

2. Где для этого потребуется прекращение работ на фабриках и заводах — немедленно исполнить.

3. Собрать всю имеющуюся в запасе колючую и простую проволоку, а равно все орудия; необходимые для рытья окопов и возведения баррикад.

4. Всё имеющееся оружие иметь при себе.

5. Соблюдать строжайшую дисциплину и быть готовыми поддержать армию, революцию всеми средствами»

Серое лохматое небо низко висело над встревоженным, но­ готовым к борьбе Петроградом. Тревожно; глухо выли заводские гудки — район перекликался с районом. Враг у ворот! Все на защиту революции!

Подъём среди рабочих был огромный. Красногвардейцы, захватив винтовки; прямо с работы спешили в районный штаб. Там спешно формировали отряды и отправляли под Пулково.

Многие красногвардейцы шли в одних промокших насквозь пиджаках, но настроение у всех было оживлённое и бодрое. Немало рабочих впервые взяло в руки винтовки. Новичков тут же обучали стрельбе. Всю ночь на 29 октября шли революционные войска на фронт.

Военно-революционный комитет предупредил особым воззванием всех граждан о приближении войск Керенского. Он сообщил, что Керенский, подобно генералу Корнилову, ведёт на сто­лицу только несколько эшелонов сбитых с толку казаков. Он пытается обмануть народ лживыми обещаниями.

Читать далее...

Сведения, которые Керенский получал от «комитета спасения родины и революции» о готовящемся в Петрограде восстании, ок­рыляли его надеждами на скорое возвращение к власти.

Керенский торопил Краснова с выступлением. Под Островом они встретили сотни 9-го Донского полка. Казаки шли по своим квартирам. Краснов остановил их, приказал вернуться в поезд и продолжать наступление на Петроград.

Весть о прибытии Керенского в Остров мгновенно разнеслась по городу. У его квартиры стал собираться народ. Толпа увеличивалась. Преобладали солдаты местной части. Серошинельвая толпа, вначале спокойная, вскоре стала вести себя явно недруже­любно. Поднялся шум, послышались крики, голоса, требовавшие ареста Керенского. Пришлось вызвать целую сотню казаков для охраны главковерха. Керенский приказал собрать полковые и дивизионные комитеты конного корпуса и обратился к ним с воз­буждённой речью. Однако и здесь чувствовалось враждебное на­строение.

— Корниловец! — кричали в лицо Керенскому некоторые из казаков.

Собрание было сорвано. Под прикрытием взвода казаков Керенский прибыл на станцию и сел в поезд. Краснов отдал приказ двигать эшелоны, но паровоз не трогался с места. Угрозы не помогали. Железнодорожники обещали немедленно отправить состав, однако поезд продолжал стоять. Между тем у вагона Керенского стали собираться возбуждённые солдаты. Толпа росла. Тогда Краснов поставил на паровоз начальника своего конвоя, когда-то служившего помощником машиниста, и двух казаков. Около трёх часов дня 26 октября поезд, наконец, тронулся. Начался поход на советский Петроград.

Предстояло пройти через Псков. Станция была забита вооружёнными солдатами. Поезд, не останавливаясь, проскочил опас­ное место. Шли полным ходом, направляясь на станцию Дно и дальше к Гатчине.

На рассвете 27 октября эшелоны с отрядом генерала Краснова подошли к Гатчине.

Вскоре Краснов получил донесение, что на станции Балтий­ской железной дороги выгружаются прибывшие из Петрограда рота солдат и матросы. Окружённые со всех сторон вооружёнными казаками, под дулом поставленного на путях орудия солдаты и матросы вынуждены были сдаться.

Читать далее...

Керенский, покинув 25 октября около полудня Зимний дворец, на автомобиле примчался в Гатчину.
Никаких войск, вызванных с фронта, там не оказалось. Местный гарнизон уже был предупреждён о бегстве главковерха. Солдаты собирались группами, шумели, митинговали и могли ежеминутно арестовать его. Не успев даже как следует заправить машину, Керенский помчался дальше в поисках затребованных им с фронта частей. Одпако войска ему на пути не попадались, а гарнизоны встречных городов уже перешли на сторону Военно-революционного комитета. Разбрызгивая жидкую грязь на дороге, сквозь густеющие сумерки и мелкий осенний дождь неслась машина вчерашнего диктатора всё дальше.

Поздно вечером, часов около девяти, усталый, мрачный Керенский добрался до Пскова, где стоял штаб Северного фронта. Здесь Керенский узнал, что Черемисов отменил посылку войск в Петроград.

Днём 25 октября в штабе у комиссара фронта меньшевика Войтинского состоялось совещание, на котором присутствовали представители командующего фронтом, фронтового комитета (Искобореев) и Исполнительного комитета Псковского Совета. Войтинский предложил послать в Петроград дисциплинированные войска на помощь Временному правительству.

Но совещание подвергло резкой критике предложение Войтинского. Самому Войтинскому было выражено недоверие. Вечером в комиссариате Северного фронта заседание возобновилось.
В отсутствие Войтпнского его помощник Савицкий смущённо заявил, что из Петрограда получены сведения о назначении дикта­тором города кадета Кишкина, что вызвало возмущение солдат.
Во всяком случае комиссариат фронта решил воздержаться от посылки войск в Петроград. Все организации, присутствовавшие на заседании, единодушно выступили против посылки войск на помощь Временному правительству. Тут же было принято решение о создании Северо-западного военно-революционного комитета. Комитету поручили принять все меры против отправки войск в Петроград. Но вот опять появился Войтинский. Он заявил, что прибыли сообщения от всех трёх армий фронта: I армия — против посылки войск, V армия согласна послать войска, но не против Петроградского военно-революционного комитета, а скорее ему в помощь; только XII армия — якобы за посылку. Таким образом. из трёх армий лишь одна, да и то по словам Войтинского, высказалась за поддержку Временного правительства.

Читать далее...