День памяти Владимира Ильича Ленина

21 января  1924 года  -  День смерти Владимира Ильича Ленина

...и вдруг
       стопудовая весть -
                         с Ильичем
удар.


Если бы
       выставить в музее
плачущего большевика,
весь день бы
            в музее
                   торчали ротозеи.
Еще бы -
        такое
             не увидишь и в века!
Пятиконечные звезды
                   выжигали на наших спинах
                                  панские воеводы.
Живьем,
       по голову в землю,
                      закапывали нас банды
                                 Мамонтова.
В паровозных топках
                   сжигали нас японцы,
рот заливали свинцом и оловом,
отрекитесь! - ревели, но
                        из
горящих глоток
              лишь три слова:
- Да здраствует коммунизм!-
 

Кресло за креслом,
                  ряд в ряд
эта сталь,
          железо это
ввалилось
         двадцать втрого января
в пятиэтажное здание
                    Съезда советов.
Усаживались,
            кидались усмешкою,
решали
      походя
            мелочь дел.
Пора открывать!
               Что они мешкают?
Чего
    президиум,
              как вырубленный, поредел?
Отчего
      глаза
           краснее ложи?
Что с Калининым?
                Держится еле.
Несчастье?
         Какое?
               Быть не может!
А если с ним?
             Нет!
                 Неужели?
Потолок
       на нас
             пошел снижаться вороном.
Опустили головы -
                 еще нагни!
Задрожали вдруг
               и стали черными
люстр расплывшихся огни.
Захлебнулся
           колокольчика ненужный щелк.
Превозмог себя
              и встал Калинин.
Слезы не сжуешь
               с усов и щек.
Выдали.
       Блестят у бороды на клине.
Мысли смешались,
                голову мнут.
Кровь в виски,
              клокочет в вене:
- Вчера
       в шесть часов пятьдесят минут
скончался товарищ Ленин!
Этот год
        видал,
              чего не взвидят сто.
День
    векам
         войдет
               в тоскливое преданье.
Ужас
    из железа
             выжал стон.
По большевикам
              прошло рыданье.
Тяжесть страшная!
                 Самих себя же
                        выволакивали
                                 волоком.
Разузнать -
           когда и как?
                       Чего таят!
В улицы
       и в переулки
                   катафалком
плыл
    Большой театр.
Радость
       ползет улиткой.
У горя
      бешеный бег.
Ни солнца,
          ни льдины слитка -
всё
   сквозь газетное ситко
черный
      засеял снег.
На рабочего
           у станка
весть набросилась.
                  Пулей в уме.
И как будто
           слезы стакан
опрокинули на инструмент.
И мужичонко,
            видавший виды,
смерти
      в глаз
            смотревший не раз,
отвернулся от баб, но выдала
кулаком
       растертая грязь.
Были люди - кремень,
                    и эти
прикусились,
            губу уродуя.
Стариками
         рассерьезничались дети,
и, как дети,
            плакали седобородые.
Ветер
     всей земле
               бессонницею выл,
и никак
       восставшей
                 не додумать до конца,
что вот гроб
            в морозной
                      комнатеночке Москвы
революции
         и сына и отца.
Конец,
      конец,
            конец.
                  Кого
уверять!
        Стекло -
                и видите  под...
Это
   его
      несут с Павелецкого
по городу,
          взятому им у господ.
Улица,
      будто рана сквозная -
так болит
         и стонет так.
Здесь
     каждый камень
                  Ленина знает
по топоту
         первых
               октябрьских атак.
Здесь
     всё,
         что каждое знамя
                         вышило,
задумано им
           и велено им.
Здесь
     каждая башня
                 Ленина слышала,
за ним
      пошла бы
              в огонь и в дым.
Здесь
     Ленина
           знает
                каждый рабочий,
сердца ему
          ветками елок стели.
Он в битву вел,
               победу пророчил,
и вот
     пролетарий -
                 всего властелин.
Здесь
     каждый крестьянин
                      Ленина имя
в сердце
        вписал
              любовней, чем в святцы.
Он земли
        велел
             назвать своими,
что дедам
         в гробах,
                  засеченным, снятся.
И коммунары
           с-под площади Красной,
казалось,
         шепчут:
                - Любимый и милый!
Живи,
     и не надо
              судьбы прекрасней -
сто раз сразимся
                и ляжем в могилы! -
Сейчас
      прозвучали б
                  слова чудотворца,
чтоб нам умереть
                и его разбудят,-
плотина улиц
            враспашку растворится,
и с песней
          на смерть
                   ринутся люди.
Но нету чудес,
             и мештать о них нечего.
Есть Ленин,
           гроб
               и согнутые плечи.
Он был человек
              до конца человечьего -
неси
    и казнись
             тоской человечьей.
Вовек
     такого
           бесценного груза
еще
   не несли
           океаны наши,
как гроб этот красный,
                      к Дому Союзов
плывущий
        на спинах рыданий и маршей.
Еще
   в караул
           вставала в почетный
суровая гвардия
               ленинской выправки,
а люди
      уже
         прожидают, впечатаны
во всю длину
            и Тверской
                      и Димитровки.
В семнадцатом
             было -
                   в очередь дочери
за хлебом не вышлешь -
                      завтра съем!
Но в эту
        холодную,
                 страшную очередь
с детьми и с больными
                     встали все.
Деревни
       строились
                с городом рядом.
То мужеством горе,
                  то детскими вызвенит.
Земля труда
           проходила парадом -
живым
     итогом
           ленинской жизни.
Желтое солце,
             косое и лаковое,
взойдет,
        лучами к подножью кидается.
Как будто
         забитые,
                 надежду оплакивая,
склоняясь в горе,
                 проходят китайцы.
Всплывали
         ночи
             на спинах дней,
часы меняя,
           путая даты.
Как будто
         не ночь
                и не звезды на ней,
а плачут
        над Лениным
                   негры из Штатов.
Мороз небывалый
               жарил подошвы.
А люди
      днюют
           давкою тесной.
Даже
    от холода
             бить в ладоши
никто не решается -
                   нельзя,
                          неуместно.
Мороз хватает
             и тащит,
                     как будто
пытает,
       насколько в любви закаленные.
Врывается в толпы.
                  В давку запутан,
вступает
        вместе с толпой за колонны.
Ступени растут,
               разрастаются в риф.
Но вот
      затихает
              дыханье и пенье,
и страшно ступить -
                   под ногою обрыв -
бездонный обрыв
               в четыре ступени.
Обрыв
     от рабства в сто поколений,
где знают
         лишь золота звонкий резон.
Обрыв
     и край -
             это гроб и Ленин,
а дальше -
          коммуна
                 во весь горизонт.
Что увидишь?!
             Только лоб его лишь,
и Надежда Константиновна
                        в тумане
                                за...
Может быть,
           в глаза без слез
                    увидеть можно больше.
Не в такие
          я
           смотрел глаза.
Знамен
      плывущих
              склоняется шелк
последней
         почестью отданной:
"Прощай же, товарищ,
                    ты честно прошел
свой доблестный путь, благородный".
Страх.
      Закрой глаза
                  и не гляди -
как будто
         идешь
              по проволоке провода.
Как будто
         минуту
               один на один
остался
       с огромной
                 единственной правдой.
Я счастлив.
           Звенящего марша вода
относит
       тело мое невесомое.
Я знаю -
        отныне
              и навсегда
во мне
      минута
            эта самая.
Я счастлив,
           что я
                этой силы частица,
что общие
         даже слезы из глаз.
Сильнее
       и чище
             нельзя причаститься
великому чуству
               по имени -
                         класс!
Знамённые
         снова
              склоняются крылья,
чтоб завтра
           опять
                подняться в бои -
"Мы сами, родимый, закрыли
орлиные очи твои".
Только б не упасть,
                   к плечу плечо,
флаги вычернив
              и веками алея,
на последнее
            прощанье с Ильичем
шли
   и медлили у мавзолея.
Выполняют церемонял.
Говорили речи.
              Говорят - и ладно.
Горе вот,
         что срок минуты
                        мал -
разве
     весь
         охватишь ненаглядный!
Пройдут
       и наверх
               смотрят с опаской,
на черный,
          посыпанный снегом кружок.
Как бешено
          скачут
                стрелки на Спасской.
В минуту -
          к последней четверке прыжок.
Замрите
       минуту
             от этой вести!
Остановись,
           движенье и жизнь!
Поднявшие молот,
                стыньте на месте.
Земля, замри,
             ложись и лежи!
Безмолвие.
          Путь величайший окончен.
Стреляли из пушки,
                  а может из тыщи.
И эта
     пальба
           казалась не громче,
чем мелочь
          в кармане бренчащая -
                               в нищем.
До боли
       раскрыв
              убогое зрение,
почти заморожен,
                стою не дыша.
Встает
      предо мной
                у знамен в озарении
тёмный
      земной
            неподвижный шар.
Над миром гроб,
               неподвижен и нем.
У гроба -
         мы,
            людей представители,
чтоб бурей восстаний,
                     дел и поэм
размножить то,
              что сегодня видели.
Но вот
      издалёка,
               оттуда,
                      из алого
в мороз,
        в караул умолкнувший наш,
чей-то голос -
              как будто Муралова -
"Шагом марш".
Этого приказа
             и не нужно даже -
реже,
     ровнее,
            тверже дыша,
с трудом
        отрывая
               тело-тяжесть,
с площади
         вниз
             вбиваем шаг.
Каждое знамя
            твердыми руками
вновь
     над головою
                взвито ввысь.
Топота потоп,
             сила кругами,
ширясь,
       расходится
                 миру в мысль.
Общая мысль
           воедино созвеньена
рабочих,
        крестьян
                и солдат-рубак:
- Трудно
        будет
             республике без Ленина.
Надо заменить его -
                   кем?
                       И как?
Довольно
        валяться
                на перине клоповой!
Товарищ секретарь!
                  На тебе -
                           вот -
просим приписать
                к ячейке еркаповой
сразу,
      коллективно,
                  весь завод...-
Смотрят
       буржуи,
              глазки раскоряча,
дрожат
      от топота крепких ног.
Четыреста тысяч
               от станка
                        горячих -
Ленину
      первый
            партийный венок.
- Товарищ секретарь,
                    бери ручку...
Говорят - заменим...
                    Надо, мол...
Я уже стар -
            берите внучика,
не отстает -
            подай комсомол. -
Подшефный флот,
               подымай якоря,
в море
      пора
          подводным кротам.
"По морям,
          по морям,
нынче здесь,
            завтра там".
Выше, солнце!
             Будешь свидетель -
скорей
      разглаживай траур у рта.
В ногу
      взрослым
              вступают дети -
тра-та-та-та-та
               та-та-та-та.
"Раз,
     два,
         три!
Пионеры мы.
Мы фашистов не боимся,
                      пойдем на штыки".
Напрасно
        кулак Европы задран.
Кроем их грохотом.
                  Назад!
                        Не сметь!
Стала
     величайшим
               коммунистом-организатором
даже
    сама
        Ильичева смерть.
Уже
   над трубами
              чудовищной рощи,
руки
    миллионов
             сложив в древко,
красным знаменем
                Красная площадь
вверх
     вздымается
               страшным рывком.
С этого знамени,
                с каждой складки
снова
     живой
          взывает Ленин:
- Пролетарии,
             стройтесь
                      к последней с хватке!
Рабы,
     разгибайте
               спины и колени!
Армия пролетариев,
                  встань стройна!
Да здраствует революция,
                        радостная и скорая!
Это -
     единственная
                 великая война
из всех,
        какие знала история.
 

Из поэмы В. Маяковского Владимир Ильич Ленин