Ленин на III съезде Комсомола
ПЕРЕД ОТКРЫТИЕМ
Путешествие из Казани в Москву продолжалось около пяти суток. Путешествие от вокзала до Каретного ряда продолжалось около пяти часов.
Но, честное слово, нам казалось, что все это было наоборот. Как-никак ехали мы до Москвы в штабном вагоне, нашей делегации предоставили три «мягких» купе, народонаселение вагона нормы не превышало. Правда, двигались мы медленно, и однажды пришлось нам вместе со всеми обитателями поезда рубить дрова в лесу, чтобы дать возможность машинисту довести состав до следующей станции. Но это было в порядке вещей и даже представляло собой некоторое развлечение.
Что же сказать о путешествии на трех извозчиках, везших нас по столице холодным осенним вечером под проливным дождем? Пролетки были настолько переполнены пассажирами, что верх поднять было нельзя. Никто не мог пошевелиться. Развлечений никаких, потому что в таком положении даже дискутировать не представлялось возможным. Лил дождь, а мы все ехали, ехали, ехали.
Только много позднее мы узнали, что извозчики везли нас кружным путем, чтобы запрошенная ими цена не показалась нам грабежом на большой дороге. Речь шла не о миллионах рублей в дензнаках 1920 года — о таких пустяках не стоило и разговаривать. Мы должны были уплатить извозчикам фунт соли. Зарабатывали они его не очень честно, зато остроумно: колесили по Москве как могли.
Скрипучий голос извозчика возвестил о прибытии к воротам нашего общежития. Расплатившись коллективным фунтом соли, мы понесли свои тощие пожитки через двор.
Вот перед нами 3-й Дом Советов, колыбель многих съездов комсомола, молчаливый свидетель яростных дискуссий, веселой пляски и проникновенного пения. Сколько серьезных слов слышал он, сколько воинственных рассказов, мечтаний и фантазий! Много-много лет пройдет, но каждый раз, когда видишь это широкое, приземистое здание, сердце радуется и ты невольно представляешь себе его коридоры и комнаты, переполненные шумной армией комсомольских делегатов. Привет тебе, 3-й Дом Советов, дорогой каменный старик, гостеприимный друг нашей молодости!
Получив мандат, я устроился в комнате петроградской делегации. Комната была забита рядами жестких коек. Посредине стоял стол, почти лишивший нас возможности свободно двигаться. На нем красовалась пишущая машинка, при помощи которой мы выпустили на съезде газету «Подзатыльник», первую сатирическую газету в республике.
Установив, где кто будет помещаться, мы ринулись в столовую, чтобы получить свою восьмушку хлеба, чай с сахарином, суп из воблы (1000 калорий), жаркое из воблы (1880 калорий) и что-то еще, обозначенное в меню как «сладкое». Столовая и комнаты общежития напоминали дискуссионный клуб. Шум общего спора мог бы заглушить грохот Ниагарского водопада. Разворачивалось обсуждение программных и уставных вопросов.
Назавтра мы узнали, что основной доклад будет делать Владимир Ильич Ленин. Трудно рассказать о нашей вдохновенной радости.
Ночью во всех комнатах общежития с разных точек зрения обсуждался предстоящий ленинский доклад.
— Доклад о международном положении? Очень хорошо!
— Да нет же! О текущем моменте.
— А разница какова?
— Уж Ленин знает.
Делегаты старались предвосхитить доклад:
— И достанется же всем империалистам и социал-предателям!
— Достанется определенно. Все-таки он будет, наверно, больше говорить о Польше и Врангеле.
— Ничуть не бывало! Центральным пунктом будут наши союзные (комсомольские) разногласия.
— Это в докладе о международном положении?
— А что? Разве не решаем мы все вопросы в мировом масштабе?
Один из наших фронтовиков, ясноглазый парень с рукой на перевязи, рассуждал:
— Портреты видел, а в глаза не приходилось. Наверно, он высокий — просто сказать, огромный. Да и как Ленину быть другим?
Ночь промелькнула незаметно. Зато с утра до самого открытия съезда время тянулось медленнее, чем наши пролетки от вокзала. Когда же наконец? Когда?
Никому из нас не забыть этого радостного, взволнованного, томительного ожидания...
СЪЕЗД ЖДЕТ ЛЕНИНА
За несколько часов до открытия съезда мы собрались в зале на Малой Дмитровке (теперь улица Чехова), 6, ожидая появления Ленина. Один из членов президиума, через каждые полчаса бегавший к телефону, неизменно сообщал, что идет заседание Политбюро и что Владимир Ильич приедет, как только кончится заседание.
Я сидел перед столом президиума на полу сцены, переполненной делегатами. Непонятно, каким образом вмещала она такое количество людей. Время от времени кто-то настойчиво просил «очистить помещение сцены» и уйти в зал, но мы делали вид, что ничего не слышим. В зале и без нас было полно. Были забиты все проходы, люди сидели на подоконниках, стояли толпой вдоль стен. И никто, конечно, не пошевелился бы, чтобы уступить нам место.
В зале стоял гул. Продолжались споры, начатые с первых минут встречи в коридорах 3-го Дома Советов, в комнатах общежитий, у стола выдачи мандатов. А так как иногда спорили люди, находившиеся в разных концах зала и старавшиеся перекричать всех других, то в некоторые минуты съезд напоминал море в часы прибоя.
Но стоило кому-нибудь из президиума крикнуть: «Тихо!», как шум обрывался и делегаты застывали на месте, устремив глаза в правый угол сцены. Там должен был появиться Ленин.
Всюду серые шинели и черные кожанки. Гардероба внизу не было, и к тому же в зале несколько часов назад было холодно — и большинство делегатов сидело в верхней одежде. Вначале многие даже не потрудились снять папахи, диковинные картузы и приплюснутые кепки. Потом стало значительно теплее, папахи и кепки исчезли, но снимать шинели и кожанки комсомольцы не торопились,— может быть, для того чтобы не утратить боевого вида.
А вид у них был действительно боевой. Большинство только что вернулось с фронта или готовилось отправиться на фронт. Только месяц назад (4 сентября) вместе со всей страной проводили они Всероссийский субботник трудящейся молодежи в честь Международного юношеского дня. Немало среди них было руководителей и участников продотрядов. Многие создавали группы и отряды, помогавшие крестьянам, и в первую очередь семьям красноармейцев, убрать урожай, поддержать хозяйство, починить избы.
Вправо от сцены — все первые ряды за питерской делегацией. Влево — московская делегация, за ней расположились украинцы, уральцы, туляки, владимирцы. Члены других делегаций разбросаны по всему залу.
Питерцы первыми догадались запеть песню — и вот уже гремит в зале «Яблочко», «Смело мы в бой пойдем» и «Красное знамя».
Но вот я взглянул в угол сцены — и сердце замерло в груди. Глаза застлал туман радости. Хотелось рвануться вперед, чтобы быть ближе к невысокому улыбающемуся человеку, одетому в темное пальто с черным бархатным воротником. Хотелось сделать что-то героическое, вот тут, вот сейчас, чтобы понял он, как мы его любим. Хотелось кричать еще громче, чтобы выразить переполнивший все существо восторг.
У входа на сцену стоял Ленин.
Он приехал внезапно и прошел на сцену так быстро, что товарищи, сторожившие у входной двери, не успели опередить его. В тот самый момент, когда несколько ликующих голосов крикнули в фойе: «Ленин!», Ильича увидели все. Овация зала была нескончаемой.
Все приготовленные заранее приветствия и возгласы были забыты. Одним могучим дыханием весь съезд, как один человек, произносил только одно слово:
— Ленин! Ленин! Ле-е-енин!
Сквозь густые ряды делегатов Ильич пробирался к столу президиума, на ходу снимая пальто и приветствуя кивком головы тех, с кем был знаком. Положив пальто на стул, он достал из кармана пиджака лист исписанной бумаги, очевидно конспект речи, и сразу приготовился говорить.
Но овация все разрасталась. Рукоплескания сотрясали зал. Охваченные общим подъемом, делегаты не хотели, да и не могли успокоиться. Говорили все разом; казалось, не было на земле силы, которая могла бы нас остановить. Это был небывалый порыв. Каждый кричал что-то свое, самое драгоценное для сердца, самое задушевное, самое искреннее.
Владимир Ильич то внимательно смотрел на свой конспект, то оборачивался к столу президиума, всем своим видом прося успокоить аудиторию. Председательствующий начал, наконец, усиленно звонить, но в общем грохоте овации звона колокольчика почти не было слышно. Тогда Ленин заложил палец левой руки за борт жилета, а правой рукой сделал несколько успокаивающих жестов, явно призывающих дать ему возможность начать доклад. Овация все продолжалась. Ленин вынул из жилетного кармана часы, показал на них пальцем. Однако и это не помогло.
Председательствующий, перегнувшись через стол, крикнул над моей головой так громко, как только мог:
— Владимир Ильич! Как объявить ваше выступление? Доклад о международном положении? Доклад о текущем моменте?
Ленин приложил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Председательствующий повторил свой вопрос.
— Нет, нет,— отрицательно качнул головой Владимир Ильич, лукаво улыбаясь,— не то... не то... Я буду говорить о задачах союзов молодежи. Но объявлять это — лишнее. Да, да, лишнее...
Ильич оглядел зал, снова слегка поднял руку — и на этот раз все смолкло. Председательствующий что-то пытался вымолвить, но ему так и не удалось ничего «объявить». В то самое мгновение, когда воцарилось молчание, Ленин заговорил — и заговорил так спокойно и деловито, как будто давным-давно беседует со съездом.
Читать полностью
http://leninism.su/index.php?option=com_content&view=article&id=204:bezymensky&catid=25:memory&Itemid=2
| 
