«ОТНЫНЕ ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ СТАНОВИТСЯ НАРОДНОЙ»
Очень скоро, однако, выяснилось, что, к сожалению, «дело» оказалось «сделанным» лишь наполовину. Ключей от находившихся в помещении архива знаменитых «бронированных комнат», где и хранились самые важные секретные дипломатические документы, по-прежнему не было: они оставались в руках продолжавшего скрываться старшего товарища министра иностранных дел Нератова. Чиновники же бывшего МИД, столкнувшись с твердой решимостью представителей Наркоминдела немедленно и действительно взять в свои руки дела, шифры и ключи министерства, тотчас же объявили в ответ полный бойкот новой власти. Угрозами и уговорами, обманом и клеветой – все средства были пущены в ход – саботажники добились и того, что даже те весьма немногочисленные служащие, которые доброжелательно отнеслись к предложениям представителей Советской власти выполнять свои обязанности, теперь заявили, что «из товарищеской солидарности они это сделать не могут»[28]. Перестали работать все департаменты и отделы бывшего министерства, не велись даже неотложные дела. «Чиновники министерства иностранных дел, – отмечал Е. Д. Поливанов, – обрекли на голодную смерть наших военнопленных в Германии и Австрии, прекратив высылку им денег. Это называется на их языке забастовкой протеста против большевистской власти»[29].
Описывая происшедшее в стенах бывшего МИД в дни Великого Октября, Ю. Я. Соловьев, один из немногих старых дипломатов, признавших Советскую власть и не вступивших на путь саботажа, с полным основанием утверждал впоследствии: «Царское министерство иностранных дел и в довоенное время было оторвано от своей страны. Это же сказалось и в 1917 г.»[30]. Лишь младшие служащие и технический персонал (курьеры, упаковщики, сторожа, прислуга, рабочие типографии МИД) встали на сторону революции. Прослужившие много лет в бывшем МИД курьеры С. П. Денисов, Н. И. Иванов, Т. Ф. Киселев, П. Г. Махотин, Я. И. Устиненков, делопроизводители А. В. Здзеницкий и И. К. Лысенко, дворник А. К. Николаев, рабочие-печатники А. И. Иванов и Н. П. Немчинов и их товарищи сумели оказать помощь в ликвидации последствий антисоветского саботажа чиновничьих верхов, они явились и первыми незаменимыми «консультантами» по многим вопросам повседневной деятельности бывшего министерства и одними из первых наркоминдельцев, энергично выполнявшими все, что требовалось. Среди материалов, сохранившихся с тех памятных дней, имеется один небольшой документ, оставивший для истории скупые, но красноречивые сведения об одном из этих скромных тружеников. Вот его текст: «Пакет для посланника бельгийского получил. Швейцар Скоробогатов, 8-го ноября 1917 г. в 12 часов ночи, от Народных Комиссаров».
В этих условиях Центральный комитет РСДРП (б), Совет Народных Комиссаров и лично В. И. Ленин проявили исключительное внимание к налаживанию деятельности Наркоминдела. «Первый комиссариат, который мы здесь (в Смольном. – Авт.) организовали, был комиссариат по иностранным делам», – вспоминал впоследствии управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич[31]. Весь его аппарат тогда состоял всего из двух человек, расположившихся в одной из комнат третьего этажа Смольного, неподалеку от помещений Совнаркома и кабинета В. И. Ленина. Ленин стоял в центре всей работы, используя для этого партийный аппарат, аппарат ВЦИК, ВРК и Совнаркома[32]. Один из первых советских дипломатов, Я. С. Ганецкий, писал: «С самого начала создания Наркоминдела Ленин до последних дней своей жизни непосредственно давал направление советской дипломатии... Ошибочным было бы предполагать, что председатель Совета Народных Комиссаров был в «привилегированном» положении, что он давал только направление делу, распоряжение, а исполнение возлагалось на других. Не было такой области работы, таких вопросов, которыми Ленину не приходилось бы лично заниматься»[33].
Так, В. И. Ленин поручает комиссару пограничной охраны в Торнео Г. Тимофееву организовать службу курьеров Смольный – Торнео и осуществлять контроль за телеграфной и почтовой связью Смольного со Стокгольмом (через Торнео) [34]. Единственный наш посол В. В. Боровский, который, находясь в Стокгольме, «должен был информировать весь заграничный мир о революции в России», по свидетельству Я. С. Ганецкого, все время поддерживал постоянный контакт с Председателем Совета Народных Комиссаров, регулярно посылая донесения и обращаясь к нему почти по всем без исключения вопросам. По указаниям В. И. Ленина ответственные сотрудники аппарата СНК выполняли поручения Наркоминдела.
Секретарь Совета Народных Комиссаров Н. П. Горбунов поддерживал, в частности, связь с Петроградским ВРК, который в первые послеоктябрьские дни, когда народные комиссариаты еще только создавались, был главным оперативным органом СНК, в том числе и в области налаживания сношений с заграницей. Так, в письме от 7 ноября Горбунов от имени Комиссариата иностранных дел просил Военно-революционный комитет телеграфировать в Торнео о том, «что все лица, имеющие дипломатические паспорта, должны беспрепятственно пропускаться как в Россию, так и из России»[35]. В дни чиновничьего саботажа Горбунов помогал Наркоминделу найти высококвалифицированных специалистов для перевода на различные языки первых советских декретов и дипломатических документов – писем и нот иностранным посольствам и представительствам.
Тесная связь Наркоминдела с В. И. Лениным и Совнаркомом, с Центральным комитетом РСДРП(б) и партийными организациями Петрограда имела большое, можно без преувеличения сказать, решающее значение для сформирования нового состава сотрудников и прежде всего для привлечения рабочих ряда известных промышленных предприятий столицы: Трубочного, Военно-подковного и Путиловского заводов, Петроградской усиленной автомобильной мастерской, завода военных и морских приборов акционерного общества «Сименс и Шуккерт» (ныне «Электроаппарат»). Этот завод, находившийся на 24-й линии Васильевского острова, являлся одним из надежнейших бастионов революции, в его цехех хорошо знали В. К. Слуцкую и И. А. Залкинда, и не удивительно поэтому, что Н. А. Антонов, Н. А. Андреянов, И. Г. Беляев, М. И. Захаренко, В. И. Митюрев, И. П. Петров, К. М. Федоров и другие рабочие-большевики одними из первых пришли в опустевшее здание на Дворцовой площади, 6. «Когда после Октябрьской революции мы стали брать учреждения, – рассказывал впоследствии, в сентябре 1927 г., на вечере воспоминаний рабочий завода «Электроаппарат», член РСДРП (б) с марта 1917 г. В. И. Митюрев, – то все участники взятия Комиссариата по иностранным делам были с нашего завода, и мы там несли караул... Мы шли на дежурство в Комиссариат по иностранным делам с работы. Но потом мы совсем снялись с завода и ушли в комиссариат»[36].
Вместе с питерскими рабочими активное участие в борьбе с саботажниками приняли также направленные Петроградским ВРК и Военно-морским революционным комитетом солдаты Павловского полка и моряки-балтийцы, среди которых были И. П. Анохин и Н. Н. Новожилов из Главного морского штаба, И. Д. Лисовенко из Наркомата по морским делам, военно-морские пограничные комиссары Л. И. Грохотов и П. Н. Николаев. Во главе отряда революционных моряков пришел тогда в бывший МИД из Смольного и человек, чье имя стало впоследствии легендарным, – Николай Григорьевич Маркин.
Николай Григорьевич Маркин
В 1917 г. Николаю Маркину исполнилось 24 года, но к этому времени он прошел уже хорошую революционную школу. Сын крестьянина-бедняка Пензенской губернии, чтобы прокормить семью отправившийся искать заработок сначала на ткацкую фабрику, а затем в железнодорожные мастерские во Владикавказе, Н. Маркин с юношеских лет встал на путь революционной борьбы. Он знал, с кого брать пример: с зарубленного казаками во время демонстрации железнодорожных рабочих в 1906 г. отца, шедшего с красным знаменем во главе колонны, со старшего брата Виктора, еще в 1903 г. примкнувшего к большевикам. В 1910 г. 17-летний Николай был арестован за распространение и пропаганду нелегальной литературы. Но за восемь месяцев пребывания во Владикавказской тюрьме вместе с другими политзаключенными, среди которых находилось несколько опытных профессиональных революционеров, Николай Маркин лишь углубил свои познания в области марксизма. А выйдя на свободу и устроившись работать слесарем и электромонтером на одном из заводов Ростова-на-Дону, он еще более энергично продолжал выполнять различные задания местного комитета РСДРП (б).
Дальнейший жизненный и революционный путь Н. Г. Маркина оказался неразрывно связанным с Балтийским флотом. Будучи мобилизованным в 1914 г. в армию, он попадает сначала в класс электриков учебно-минного отряда 2-го Балтийского экипажа, затем служит в минной роте в Кронштадте. Всюду Маркин, вступивший в 1916 г. в ряды большевистской партии, ведет активную революционную работу среди матросской массы, становится одним из признанных вожаков моряков Кронштадта и всей Балтики. После Февральской революции матросы выбирают Маркина в Кронштадтский Совет. Он делегат I съезда военных моряков и член Центрофлота, делегат I Всероссийского съезда Советов и член большевистской фракции Центрального Исполнительного Комитета. Маркин деятельно участвует в издании печатного органа Петросовета вечерней газеты «Рабочий и солдат».
В исторические дни Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде член Военно-революционного комитета Маркин во главе отряда моряков-балтийцев овладевает штабом военного округа и другими центральными учреждениями, непосредственно участвует в разгроме антисоветской авантюры юнкеров и казаков (именно его отряд освобождал особняк Кшесинской, захваченный контрреволюционерами). Затем он недолго – всего несколько дней – работает в солдатской секции и следственной комиссии Петроградского Совета, одновременно сотрудничает в газете «Рабочий и солдат». Но Николая Григорьевича уже ждет новое задание партии, ВЦИК и Совнаркома, В. И. Ленина...
Еще при распределении членов большевистской фракции ВЦИК по отделам он выразил желание участвовать в борьбе с контрреволюцией. И вот в его руках новый мандат: «Товарищу Маркину, секретарю народного комиссара иностранных дел, поручается проведение необходимых действий для организации работы Народного комиссариата...»
И. А. Залкинд и Н. Г. Маркин, посланные революцией на одно задание, отдававшие его успешному выполнению все время и силы, сразу нашли общий язык и быстро подружились. Именно такими запомнил их Джон Рид, принимавший участие в первоначальной деятельности Наркоминдела. Вот сохранившаяся в записных книжках Джона Рида запись о посещении бывшего кабинета министра иностранных дел: «В кабинете сидит товарищ Залкинд, худощавый подвижный человек с лицом итальянца и беспорядочной седой шевелюрой. Он в стареньком полувоенном костюме, на ногах – сапоги. Он долго жил в эмиграции, у него несколько университетских дипломов, он свободно объясняется на четырех языках; беседуя с вами, улыбается и настроен весьма революционно. За столом, напротив, сидит товарищ Маркин, его помощник, молчаливый матрос с суровым взглядом... По стенам торчат крюки; на них висели портреты царских министров. По чьему-то недосмотру остался Горчаков, грудь у него в орденах, на шее крест с бриллиантами. Под Горчаковым висит простенькая репродукция с портрета Бебеля, а на стене напротив прибита открытка, с которой на нас взирает Карл Маркс. Над письменным столом Залкинда гравированное изображение Пекинского конгресса — собрания дипломатов со всех концов мира... Чья-то непочтительная рука начертала на раме „Шайка контрабандистов"»[37].
Этих людей объединяло, и весьма прочно, главное – преданность партии, социалистической революции. «И когда я, – вспоминал И. А. Залкинд, – после нескольких дней болезни, вызванной переутомлением, перебрался на житье в министерство, в бывший кабинет Петряева, то каждый вечер можно было быть уверенным встретить у меня т. Маркина, то разбирающего груду писем, пришедших с какой-либо запоздавшей вализой, то пробующего найденную им модель нового пулемета...» Последним Маркин занимался не случайно: именно на его долю выпало сыграть важную роль в осуществлении решительных революционных мер по окончательному пресечению действий саботажников.
С возглавлявшей контрреволюционный саботаж реакционной чиновничьей верхушкой и с теми из служащих бывшего МИД, кто занял непримиримую антисоветскую позицию, пришлось «поступить, как с капиталистами, “по строгости”»[38].
После «овладения» бывшим Министерством иностранных дел 4 ноября в здании около Певческого моста на Дворцовой площади, 6, были установлены посты рабочих-красногвардейцев с завода военных и морских приборов акционерного общества «Сименс и Шуккерт» и моряков-балтийцев, а «при входе в знаменитые бронированные комнаты, содержавшие в пяти громадных несгораемых шкафах систематически расположенные картоны с копиями депеш, донесениями и секретными договорами», – по свидетельству Залкинда, встал караул солдат революционного Павловского полка.
7 ноября газета «День» поместила интервью своего корреспондента с И. А. Залкиндом. Последний сказал: «Сегодня мы фактически вступили в управление министерством, у меня в руках ключи от всех тайных договоров, (заключенных Россией с империалистическими правительствами. Нам переданы также все ключи от шкафов, где находятся условные шифры, и, таким образом, мы теперь вправе сказать, что отныне внешняя политика России становится народной»[39].
Это было действительно так. «Дом № 6 по Дворцовой площади, напротив Зимнего дворца, – записано в одном из блокнотов Джона Рида. – Когда вы входите, унаследованный от старого режима швейцар в синей ливрее с медными пуговицами и с красным воротником берет у вас пальто, шляпу и калоши; он делает это с той же почтительностью, что и прежде, когда раздевал принцев крови и иностранных послов. Сейчас посетители в большинстве простые рабочие и солдаты, которые именуют швейцара товарищ и чувствуют себя здесь очень уверенно»[40].
По Народному комиссариату иностранных дел был издан приказ об увольнении чиновников, отказавшихся признать Советское правительство и продолжавших саботировать. «Служащие Министерства иностранных дел, которые не явятся на работу до утра 13 ноября, – говорилось в приказе, – будут считаться уволенными с лишением права на государственную пенсию и всех преимуществ военной службы»[41].
14 ноября, как сообщал «День», вышли на работу лишь пять служащих департамента личного состава и хозяйственных дел, в том числе бывший исполняющий обязанности директора этого департамента А. И. Доливо-Добровольский, который вскоре стал одним из руководителей правового отдела комиссариата. Выступив с обращением, опубликованным на страницах «Правды» и журнала «Трибуна государственных служащих», Доливо-Добровольский призвал чиновников бывшего МИД прекратить саботаж. «Нам было предоставлено время, много дней, – заявил он, – чтобы заметить, что перед нами не кондотьеры.., но фактическая власть большой народной партии»[42]. В ответ контрреволюционная пресса, комитет чиновников-саботажников бывшего Министерства иностранных дел, а также издававшаяся в Петрограде на французском и русском языках газета «Антант» – официоз союзных посольств в России – объявили Доливо-Добровольского «штрейкбрехером и душевнобольным»[43].
Примерно через две недели, 2 декабря, «День» с нескрываемым негодованием сообщил о появлении нового «штрейкбрехера» – чиновника IV политического отдела бывшего министерства Ф. Н. Петрова (впоследствии он заведовал отделом личного состава Наркоминдела)[44]. Но таких были единицы.
14 ноября Военно-революционный комитет, выполняя предписание Совета Народных Комиссаров о необходимости принятия решительных мер к искоренению спекуляции и саботажа, на своем утреннем заседании рассмотрел вопрос о стачечном комитете, руководившем действиями чиновников бывшего МИД. В протоколе этого заседания записано: «...Слушали: Заявление о стачечном комитете чинов Министерства иностранных дел. Но главе стоит группа. Постановили: Арестовать»[45].
15 ноября газета «Новая жизнь» сообщила о «расправе с чиновниками» – о том, что за неподчинение Совету Народных Комиссаров были уволены без права на пенсию 30 старших служащих бывшего министерства. «Покинул казенную квартиру директор канцелярии министра Б. А. Татищев, – сокрушенно констатировал в связи с этим «День». – Укладывает свои вещи товарищ министра А. М. Петряев»[46].
В это же время Военно-революционный комитет принимает постановление об аресте и предании суду тех чиновников бывшего МИД, которые до сих пор не сдали новой власти служебных документов. В постановлении (на одном из сохранившихся в архиве ВРК бланков рукой М. С. Урицкого сделана красноречивая пометка: «Исполнено. Урицкий») говорилось:
«Ввиду того, что старшие чины Министерства иностранных дел не сдали документов и текущих дел народному комиссару по иностранным делам и скрылись не только из министерства, но и из своих квартир, не заявив о месте своего пребывания; ввиду того что имеются данные опасаться, что эти чипы похитили из здания министерства важнейшие государственные бумаги в целях их сокрытия, Военно-революционный комитет по предложению народного комиссара но иностранным делам постановляет:
бывшего
бывшего
бывшего
бывшего
арестовать и доставить в Петроград для предания Военно-революционному суду.
Всем местным Советам, военно-революционным комитетам и всем пограничным органам власти вменяется в обязанность принять все меры к выполнению этого постановления»[47].
При содействии Военно-революционного комитета в ноябрьские дни 1917 г. у бывших руководителей министерства иностранных дел, начальников его отделов и департаментов были изъяты все необходимое делопроизводство, ключи от всех комнат и шкафов. Те из высших чиновников и их сообщников, кто открыто выступил против Советской власти и отказался передать ее представителям дела и ключи, были на некоторое время арестованы. Именно таким образом Н. Г. Маркин поступил, например, с родственником известного нам уже бывшего тайного советника и управляющего шифровальным отделением МИД барона К. Ф. Таубе – чиновником первого департамента того же министерства бароном В. В. Таубе, которому пришлось в Следственной комиссии Петроградского Совета письменно заявить, что он возвратил все служебные документы, находившиеся у него на квартире[48]>.
Незадолго до этого с помощью комиссаров Петроградского ВРК был наконец-то обнаружен и доставлен на Дворцовую площадь, 6, и бывший старший товарищ министра иностранных дел А. А. Нератов. Уже находясь в здании МИД, арестованный Нератов все еще пытался сопротивляться и, как передавали корреспонденты некоторых буржуазных газет, «посоветовавшись с высшими чинами министерства, предполагал отказать» новым руководителям внешней политики России в выполнении их требования немедленно передать ключи от секретного дипломатического архива. Но когда в здании министерства появились вызванные с ближайших заводов для вскрытия бронированных дверей архива слесари и механики, бывшему старшему товарищу министра стало ясно: дальнейшее сопротивление бессмысленно...
МИР НАРОДАМ!
«На балконе Министерства иностранных дел, – писал о Наркоминделе корреспондент английской газеты «Манчестер Гардиан» Морган Филипп Прайс, – зимний ветер развевал большой красный флаг. Надпись на нем гласила: «Да здравствует мир!». Вся атмосфера, царившая там, наверху, создавала впечатление, что русские революционеры начали серьезную борьбу за мир»[49]. Действительно, Советское правительство продолжало настойчивую пропаганду ленинской мирной программы, изложенной в Декрете о мире, текст которого помимо опубликования в газетах был неоднократно передан в эфир радиостанцией крейсера «Аврора» и находившейся в Петрограде радиостанцией «Новая Голландия».
В эти дни западные политические круги еще мало верили в серьезность большевистских экспериментов. Однако вопреки прогнозам и предсказаниям зарубежных дипломатов Советская республика приступила к реализации своей внешнеполитической программы. 8 ноября Наркоминдел направил послам и посланникам США, Англии, Франции, Италии, Сербии и Бельгии официальные ноты, в которых просил рассматривать Декрет о мире как формальное предложение перемирия на всех фронтах и открытия мирных переговоров[50].
В 6 часов вечера 8 ноября в особняке, принадлежавшем английскому посольству, собрались встревоженные дипломаты стран Антанты. Фрэнсис, Бьюкенен, Нуланс, начальники и члены военных миссий, различные советники и журналисты обсудили сложившееся положение и приняли решение: Советскую власть не признавать и ни в какие отношения с ней не вступать.
Через два дня Наркоминдел обратился с нотами к нейтральным странам: Швейцарии, Норвегии, Нидерландам, Испании, Дании, Швеции, прося их содействовать тому, чтобы довести мирные предложения Советского правительства до общественного мнения нейтральных стран[51]
Посланники Норвегии, Швейцарии и Швеции, а затем и Дании, подтвердив получение обращения, сообщили, что ими предприняты «соответствующие шаги». Еще более активно и дружелюбно среагировал испанский посол Гаридо Циснерос, который заявил в ответном письме, что он тотчас же телеграфирует содержание полученной ноты в Мадрид, чтобы «способствовать заключению мира, которого так жаждет все человечество». Однако испанское правительство не только не одобрило действия своего посла, но, наоборот, за прием обращения Советской власти отозвало его из России. Как вспоминал И. А. Залкинд, именно тогда в Наркоминделе произошел довольно курьезный случай, связанный с прощальным визитом секретаря испанского посольства. «Этот господин, – рассказывал Залкинд, – старательно пытался доказать мне, что наше правительство должно, как в порядочных домах водится, наградить уезжающего дипломата орденом. Орденов у нас было предостаточно, ибо изрядное количество их мы нашли в столах старых чиновников, и я очень сконфузил бедного секретаря, выложив перед ним целую охапку, с предложением выбирать любой по его вкусу...»
Бурный ноябрь 1917 г. проходил в бесконечных дипломатических встречах, совещаниях и переговорах. Почти ежедневно Бьюкенен и Фрэнсис в Петрограде устраивали чаепития и усиленно обсуждали вопрос, что делать с большевиками.
9 ноября поздно вечером послы собрались в помещении английского посольства и вновь подтвердили свое прежнее решение – Советское правительство ни в коем случае не признавать и на его мирные предложения ответа не давать. А вся союзная машина в России уже работала на полный ход. Но управляли ею из Лондона, Вашингтона и Парижа. Дипломаты и военные представители налаживали связи с деятелями контрреволюции, помогая организовывать антисоветские силы. Они выезжали на Дон и Северный Кавказ, к Каледину и прочим контрреволюционным генералам, они стали подумывать о Сибири, о севере и юге России. Их внимание привлекли Украинская Рада и закавказские правительства.
В этот период генерал Духонин уведомил союзных дипломатов в Петрограде о том, что дело следует иметь только с ним. Эсеровские лидеры Чайковский и Скобелев посетили американского посла Фрэнсиса, заверили его в своей лояльности и просили помощи и поддержки Духонину.
Главы английской, французской и американской военных миссий вручили Духонину официальный протест своих стран против каких-либо мирных переговоров.
Расчет стран Антанты был прост: любыми способами помешать открытию мирных переговоров Советской страны с германо-австрийским блоком и в короткие сроки опрокинуть Советскую власть.
В Могилев к Духонину потянулись все враги Советской республики – генералитет и офицерство, свергнутые министры Временного правительства, лидеры эсеров и меньшевиков, представители стран Антанты, начальники и члены военных миссий, корреспонденты, разного рода наблюдатели и т. п. Ставка генерала Духонина превратилась в активный и опасный очаг контрреволюции, стоявший на пути реализации и внутренних и внешнеполитических задач Советской власти.
Создавшаяся обстановка требовала принятия срочных мер. В ночь с 8 на 9 ноября радиостанция «Новая Голландия» от имени Совнаркома передала специальное правительственное предписание генералу Духонину. «Сейчас, когда Советская власть утвердилась во всех важнейших пунктах страны, – говорилось в предписании, – Совет Народных Комиссаров считает необходимым безотлагательно сделать формальное предложение перемирия всем воюющим странам как союзным, так и находящимся с нами во враждебных действиях». Духонину давалось указание немедленно обратиться с предложением о перемирии к германо-австрийским войскам.
Во время состоявшихся в ту же ночь переговоров с Духониным по прямому проводу В. И. Ленин потребовал сообщить, как выполняется предписание Совнаркома. Духонин ответил, что он не признает Советское правительство. В ответ В. И. Ленин заявил о смещении Духонина с поста главнокомандующего. На его место был назначен видный большевик, 32-летний прапорщик Н. В. Крыленко.
Совнарком через головы командного состава армии и флота обратился прямо к солдатам и матросам, ко всем полковым, дивизионным, корпусным, армейским и другим комитетам: «Солдаты! Дело мира в ваших руках. Вы не дадите контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира. Вы сохраните строжайший революционный и военный порядок. Пусть полки, стоящие на позициях, выбирают тотчас уполномоченных для формального вступления в переговоры с неприятелем. Совет Народных Комиссаров дает вам право, на это. Солдаты! Дело мира в ваших руках! Бдительность, выдержка, энергия – и дело мира победит!»[52]
Представители Англии, США и Франции прилагали все усилия, чтобы спасти Ставку. Но призыв Совнаркома оказал решающее влияние на ход событий.
На всех фронтах начались переговоры революционных комитетов армии с германо-австрийскими войсками о заключении перемирия. Это были так называемые солдатские миры. Подписывались они в масштабе полков и дивизий, затем корпусов и армий и, наконец, фронтов. 27 ноября было заключено перемирие на Северном фронте, 1 декабря – на Юго-Западном, 4 декабря – на Румынском и Западном. Условия солдатских миров, как правило, предусматривали прекращение военных действий, создание нейтральной зоны между войсками, определяли порядок прохождения через эту зону. В договоры о перемирии включались также пункты о запрещении перебросок германских войск с востока на запад. Невиданные в прежней практике солдатские миры послужили важнейшим шагом на пути к перемирию и миру.
Видный деятель большевистской партии и Советского государства Н. И. Подвойский, бывший в то время народным комиссаром по военным делам, писал в своих воспоминаниях: «Самым поразительным в этом неслыханном в истории войн опыте непосредственной борьбы масс за мир было то, что переговоры привели к требуемым результатам»[53].
В своем выступлении на собрании фронтовых представителей новый главнокомандующий Н. В. Крыленко сказал, что радиограмма Советского правительства к армии и флоту по вопросу о мире от 9 ноября означала «фактическое прекращение военных действий». «Правда» подчеркивала: «Нет больше выстрелов между Черным и Балтийским морями... Мир будет заключен солдатами, даже если не захотят генералы»[54].
В эти же дни Н. В. Крыленко с отрядом балтийских моряков и солдат Петроградского гарнизона выехал в Ставку. Из Петрограда в Военно-революционный комитет Западного фронта был послан большевик М. К. Тер-Арутюнянц. В ВРК Западного фронта разработали специальный план взятия Ставки. В Ставку направлялись два отряда – Северный под командованием Р. И. Берзина и Южный – во главе с членом ВРК 2-й армии Е. И. Лысяковым.
Для того чтобы помешать Духонину опереться на войска, расположенные вокруг Ставки, в части были посланы опытные пропагандисты большевистской партии – хорошо известные в армии работники большевистских военных организаций. К тому же в дело вмешались большевики в самом Могилеве. 18 ноября они создали Военно-революционный комитет, который взял власть в свои руки. А на следующий день в город вступил петроградский отряд во главе с Н. В. Крыленко. Контрреволюционная Ставка была ликвидирована, а сам Духонин убит солдатами и матросами.
В это время Советская республика получила от правительства и военного командования Германии и ее союзников согласие на проведение переговоров о перемирии.
20 ноября в Брест-Литовск в штаб германского Восточного фронта прибыла советская делегация. Вместе с дипломатами в Брест приехали делегаты от всех слоев трудящихся России – рабочий Н. А. Обухов, крестьянин Р. Н. Сташков, матрос Ф. В. Олич и солдат Н. К. Беляков.
Переговоры проходили в трудной обстановке. Германская делегация первоначально не хотела принимать советские условия, но в итоге был подписан договор о перемирии между Советской Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией – с другой. В соответствии с договором перемирие устанавливалось на 28 дней с последующим продлением срока, если одна из сторон не откажется от него с предупреждением за 7 дней.
Особенно большие споры вызвал вопрос о переброске немецких войск с Восточного фронта на Западный. Советская делегация категорически возражала против этого, настаивая на включении в договор соответствующего пункта. Правительство Республики Советов стремилось не допустить усиления германских позиций на западе, обеспечить действительное перемирие для братающихся солдат, а не подготовить для них перемещение на другую войну.
И несмотря на активное противодействие немецких делегатов, советские представители добились включения в договор пункта, который гласил: «Договаривающиеся стороны обязуются до 14 января 1918 г. не производить никаких оперативных воинских перебросок с фронта между Балтийским и Черным морями, за исключением тех, которые к моменту подписания настоящего договора были уже начаты»[55].
Итак, смолкли пушки и пулеметы. Миллионы русских солдат получили возможность вернуться домой и принять участие в предстоявших преобразованиях в стране. Перемирие на русско-германском фронте имело большой международный резонанс. Пример России был очень заразителен и привлекателен. Именно поэтому в конце 1917 – начале 1918 г. в большинстве европейских стран резко усилились антивоенные настроения. Волна стачек, забастовок и демонстраций прокатилась по Германии, Франции, Англии и Австро-Венгрии.
В последние дни ноября 1917 г. Советское правительство вновь попыталось привлечь к переговорам и страны Антанты. 28 ноября Совнарком обратился с призывом к правительствам и народам всех воюющих стран. Но правительства Англии, Франции и США хранили молчание. Они проводили многочисленные консультации, вырабатывая общую линию в отношении крепнущего большевистского режима.
24 ноября государственный секретарь США Р. Лансинг направил письма американским союзникам, предлагая созвать специальную конференцию для обсуждения сложившейся в России ситуации.
В Париже собрались представители Англии и Франции, доверенное лицо американского президента полковник Э. Хауз, несколько бывших дипломатов Временного правительства, отстраненных Советской властью и, следовательно, никого уже не представлявших. Участники парижской встречи подтвердили свое намерение Советскую власть не признавать и ее мирные обращения игнорировать.
Последовали и новые заявления министров иностранных дел стран Антанты. Британский министр А. Бальфур сказал, что английское правительство будет поддерживать казаков, украинцев и другие силы, находящиеся в оппозиции к Ленину и его программе переговоров с Германией[56]. Глава дипломатического ведомства Франции Д. Пишон ясно и четко объяснил в Палате депутатов, что Франция собирается контактировать со всеми здравыми элементами в России, с теми, у кого остаются чувства независимости и лояльности, инстинкт необходимости порядка и свободы [57]. Государственный секретарь США Р. Лансинг также призвал поддерживать любое движение, направленное против большевиков [58].
Наконец, 22-23 декабря представители стран Антанты собрались в Париже на новую конференцию. Из Лондона приехали заместитель министра иностранных дел лорд Р. Сесиль и военный министр лорд А. Мильнер. США снова представлял полковник Хауз. В качестве гостеприимных хозяев выступали премьер-министр «железный тигр» Ж. Клемансо и министр иностранных дел Пишон.
К моменту открытия конференции союзные дипломатические ведомства имели широкую информацию о положении в России. Они приняли уже решение оказать финансовую помощь контрреволюционным силам. Завершались переговоры о предоставлении сотен тысяч долларов генералу Каледину. Значительные суммы выделялись Украинской Раде и закавказским антибольшевистским силам. Конференция в Париже занималась оформлением намеченных мер и распределением обязанностей между союзниками. Они готовились к организованной и длительной борьбе против Советской власти.
В первый день работы конференции ее участники приняли специальный меморандум об оказании помощи всем силам, борющимся против большевиков. Здесь были названы и Кавказ, и Сибирь, и Финляндия, и Украина, и Дон. На следующий день английские и французские представители подписали специальное соглашение о распределении сфер влияния в России. Англичане брели под надзор Кавказ, Армению, Грузию, район Дона; французам выделялись Бессарабия, Крым и Украина. Одновременно США, Англия и Франция договорились о том, чтобы сферами влияния США и Японии стали российский Дальний Восток и Сибирь.
Таким образом, в конце декабря 1917 г. страны Антанты и США окончательно определили свой политический курс в отношении Республики Советов: не признавать Советскую власть, полностью отвергнуть советскую мирную политику и начать активную подготовку к объединению всех антибольшевистских сил.
В создавшейся обстановке интересы революции настоятельно требовали скорейшей реализации советской мирной программы, в том числе опубликования тайных договоров, заключенных царским и Временным правительствами. Необходимо было показать трудящимся России и всех стран подлинные цели политики буржуазии, направленной на захват чужих территорий и получение новых прибылей.
Буржуазная и «социалистическая» печать пыталась успокоить на этот счет своих встревоженных читателей: «Обширное помещение Министерства иностранных дел имеет уныло пустынный вид... Лишь в приемных, на диванах – по несколько человек красногвардейцев, раскуривающих папиросы...»[59] «В Министерстве иностранных дел никто сейчас не работает. Редко-редко забредет чиновник по своему делу или случайный прохожий...»[60] Подобные сообщения, изо дня в день появлявшиеся на страницах газет, давали вполне определенно понять: в конце концов якобы ничего особо страшного не произошло. Большевики де по-прежнему одиноки, и они просто-напросто не сумеют использовать должным образом материалы секретного дипломатического архива. Выражая эти общие надежды буржуазии и соглашателей, тот же «День», в частности, писал: «Для того чтобы расшифровать весь министерский архив, по мнению сведущих лиц, необходимо минимум полгода». «Официальные круги Министерства иностранных дел (для этой газеты ими по-прежнему оставались высшие чиновники-саботажники. – Авт.) сомневаются, – утверждал далее «День», – чтобы большевики смогли бы в короткий срок исследовать всю тайную дипломатию, которая хранится в архивах министерства»[61]. Однако события развернулись вовсе не так, как этого хотелось публицистам-оптимистам «Дня»...
Продолжение следует
Источник
Изданiе - НКИД - Сборник секретных документов из архива бывшего МИД - 1917-18
Ирошников М.П., Чубарьян А.О. - Тайное становится явным (НПС) - 1970
|
