Тайное становится явным: [об издании секретных договоров царского и Временного правительств]. ВМЕСТО ПРОЛОГА. ПЕРВЫЕ ШАГИ

В начале марта 1917 г. в Женеву пришли первые известия о свержении самодержавия в России. В эти дни В. И. Ленин написал ряд статей, в которых сформулировал внешнеполитическую программу большевистской партии. Если бы государственная власть в России принадлежала Советам, указывал Ленин, то они могли бы осуществить следующие меры:

1. Отказаться от тайных договоров, заключенных царизмом и буржуазным Временным правительством.

2. Опубликовать эти договоры.

3. Предложить всем воюющим державам заключить перемирие.

4. Обнародовать условия мира: освобождение всех колоний, освобождение всех зависимых, угнетенных и неполноправных народов.

5. Обратиться к рабочим всех стран с призывом свергнуть буржуазные правительства и передать всю власть Советам рабочих депутатов.

6. Отказаться от признания рабочими и крестьянами всех долгов и процентов по займам¹.

Эта программа означала переход к новой внешней политике и дипломатии. Обращение к международному пролетариату, отказ от всех долгов, от всех договоров призыв к освобождению колоний были направлены на революционизирование народов, на борьбу против империализма.

И в дальнейшем во многих статьях и выступлениях в период подготовки к социалистической революции В. И. Ленин многократно формулировал внешнеполитическую программу будущей революционной власти. И в ней одним из важнейших было требование опубликования тайных договоров.

Многие сотни лет существовали различные государства. И всегда и повсюду внешняя политика проводилась в глубокой тайне. Правители древнего Рима, стран средневековой Европы и Востока хранили как святую святых свои договоры. Проходили десятки и сотни лет, империи и королевства сменялись буржуазными республиками, расширялись средства информации, но, как и прежде, мир ничего не знал о тайных соглашениях.

Те, кто ставил свои подписи под этими документами, перекраивали карту Европы и Азии, мало заботясь об интересах народов различных стран.

В конце XIX – начале XX в. над Европой нависла тень мировой войны. Это было время активной дипломатической борьбы. В течение 1900-1914 гг. империалистические державы заключили немало договоров и соглашений, в том числе такие важные, как о создании двух враждующих блоков – Антанты и Тройственного союза, о разделе сфер влияния, территорий и пр.

После начала первой мировой войны дипломатическая активность не ослабла. Англия, Франция и Россия не прекращали обсуждения вопросов о будущем разделе мира, о дележе сфер влияния в Европе и Азии. Ситуация мало изменилась и после ликвидации российской монархии. Временное правительство в лице Львова и Милюкова, а затем Керенского и Терещенко продолжало секретные переговоры Антанты. Появлялись новые договоры и соглашения, писались записки и обзоры.

В прессе публиковались сообщения о встречах политиков различных стран, но результаты этих встреч оставались неизвестными мировой общественности.

На Даунинг-стрит в Лондоне, на Кэ д' Орсе в Париже, на Вильгельмштрассе в Берлине, на Дворцовой площади в Петрограде тщательно следили за тем, чтобы важнейшие архисекретные дипломатические бумаги были доступны только самым посвященным. Очень редко на страницы газет просачивались сведения о каких-либо сделках, и то лишь тогда, когда в их публикации оказывались заинтересованными сами участники.

Здание бывшего Российского Министерства иностранных дел

Именно поэтому обещание большевиков опубликовать тайные договоры рассматривалось как чисто пропагандистское.

Между тем для большевиков это было не пропагандистское требование, оно имело глубокий практический смысл. Большевики всерьез намеревались нанести удар по тайной дипломатии, демократизировать всю внешнюю политику, разоблачить истинные деяния правителей Англии. России, Франции, Германии и других стран.

В. И. Ленин писал, что Советское правительство немедленно предложит всем народам общий мир и перемирие, причем главным условием мира будет отказ от аннексий. Советское правительство опубликует и расторгнет тайные договоры. «Такие условия мира, – отмечал В. И. Ленин, – не будут встречены доброжелательно капиталистами, но у всех народов они встретят такое громадное сочувствие и вызовут такой великий, всемирно-исторический взрыв энтузиазма и всеобщего возмущения затягиванием грабительской войны, что, всего вероятнее, мы получим сразу перемирие и согласие на открытие мирных переговоров...

Если осуществится наименее вероятное, т. е. если ни одно воюющее государство не примет даже перемирия, тогда война с нашей стороны сделается действительно вынужденной, действительно справедливой и оборонительной войной»[2].

Наступил октябрь 1917 г. С раннего утра первого дня пролетарской революции – 25 октября [3] в приемной министра иностранных дел М. И. Терещенко раздавались телефонные звонки. Звонили послы и посланники, поверенные в делах, атташе, консулы и прочие дипломатические представители всех рангов, аккредитованные в Петрограде от различных государств. Все они спешили получить разъяснения в связи с разыгравшимися в столице событиями. Особенно настойчивыми были дипломаты стран «Сердечного согласия» (Антанты – Entente cordiale) – союзников России в первой мировой войне. Около полудня министерство запросили с Дворцовой набережной, 4: с господином министром хотел говорить сэр Джордж Бьюкенен, посол Великобритании...

Всего лишь позавчера, 23 октября, он выступал в роли радушного хозяина, принимая на завтраке в английском посольстве М. И. Терещенко и двух других ведущих членов кабинета А. Ф. Керенского – заместителя министра-председателя и министра промышленности А. И. Коновалова и председателя Экономического совета С. Н. Третьякова. Тогда гости дружно успокаивали сэра Бьюкенена, что слухи о восстании в столице под руководством большевиков по меньшей мере преждевременны. «Они все трое уверяли меня, – вспоминал Д. Бьюкенен, – что правительство имеет за собой достаточную силу, чтобы, справиться с положением...» Тогда же Терещенко сообщил английскому послу о том, что он убедил Керенского отдать приказ об аресте большевистских руководителей... И вот спустя только два дня состоялся новый, на сей раз не столь продолжительный разговор. «Я был уведомлен, – писал впоследствии Д. Бьюкенен, – что Терещенко отказался от всякой мысли ехать в Лондон (на следующий день, 26 октября, министр иностранных дел России и английский посол собирались выехать в столицу Великобритании и затем в Париж – на совещание представителей стран Антанты. – Авт.) и что он не может меня видеть...[4].

Не более удачливым, нежели его британский коллега, оказался и американский посол Фрэнсис, позвонивший на Дворцовую площадь, 6, вскоре после Бьюкенена. Буквально накануне – 24 октября – он последним из иностранных дипломатов лично беседовал с министром иностранных дел Временного правительства. Этот доверительный разговор происходил в кабинете Терещенко в довольно напряженной атмосфере: из окон кабинета, выходивших на Дворцовую площадь, было хорошо видно, как последние защитники Зимнего дворца – юнкера – укрепляли штабеля дров у главных ворот. По откровенному признанию министра, с каждым часом угроза большевистского выступления становилась все более реальной, «но я ушел, – вспоминал Д. Фрэнсис, – чувствуя себя обнадеженным и убежденным в том, что его (Терещенко. – Авт.) вера в способность правительства подавить любую попытку большевиков оправданна [5]. Этим надеждам, как известно, не суждено было сбыться. Назавтра американскому послу, собравшемуся по обыкновению к часу дня в МИД, вдруг неожиданно сообщили, что министр занят «неотложными делами». Настоять на необходимости немедленной встречи с Терещенко Фрэнсису так и не удалось. А после того как к Фрэнсису явился крайне встревоженный Ш. Уайтхауз, один из секретарей посольства, и подробно рассказал о состоявшейся у него утром беседе с Керенским и об отъезде последнего из столицы, почти полностью вышедшей из-под контроля фактически уже изолированного и устраненного от власти Временного правительства, американскому послу стал ясен подлинный смысл всего происшедшего.

В это время озабоченный Терещенко вызвал из приемной своего секретаря. Министр явно опаздывал в Зимний дворец, где собрались на чрезвычайное заседание члены Временного правительства, и все же обязательно хотел увидеться с одним человеком – своим товарищем (заместителем) по ведомству иностранных дел А. А. Нератовым.

Бывший царский МИД при Временном правительстве не претерпел каких-либо существенных изменений. Сильнее Февральской революции 1917 г. оказались чиновничье-бюрократические «традиции». В неизменном виде сохранился и весь прежний состав служащих. Подавляющее число чиновников, и особенно ответственные должностные лица, как и раньше, при царе, являлись представителями наиболее аристократической и привилегированной части помещичье-буржуазных кругов. Одним из таких опытных дипломатов-профессионалов, верой и правдой служивших сначала государю-императору (и удостоенных за это монаршей милости – произведен в гофмейстеры и тайные советники), а затем Временному правительству, и был А. А. Нератов. Именно ему пришлось стать последним собеседником Терещенко в здании на Дворцовой, 6.

Нам неизвестно, о чем говорил днем 25 октября со своим заместителем последний министр иностранных дел последнего буржуазного правительства России. Но, зная то, что предшествовало этой встрече, а также последующие события, можно довольно уверенно, в двух словах, сформулировать основную тему их разговора: что делать? Вполне вероятно, отбросив в сторону всякую дипломатию (теперь было явно не до нее), Терещенко откровенно сообщил Нератову неприятную правду: положение правительства чрезвычайно угрожающее; восстание может произойти в ближайшие дни. Больше того, есть основания полагать, что оно совершится сегодня же...

Эта беседа происходила около трех часов дня 25 октября. А примерно через 12 часов, в 3 часа 10 минут ночи 26 октября, в Смольном после короткого получасового перерыва возобновилось первое заседание исторического II Всероссийского съезда Советов.

Последнее буржуазное правительство России пало.

«Бывшие» министры низложенного Временного правительства под охраной солдат и красногвардейцев были отправлены в отведенную для них революцией новую резиденцию – камеры Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. И находившийся в их числе Терещенко, проходя по Дворцовой площади сквозь волнующееся людское море восставшего народа, в последний раз увидел «свое» министерство. Осуществлением внешней политики и дипломатии новой, Советской России предстояло заняться другим...

Декрет II Всероссийского съезда Советов о мире 26 октября (8 ноября) 1917 г.

---

 СТР.
 ДЕКРЕТ О МИРЕ, 12
 принятый единогласно на заседании Всероссийского съезда
Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 26 октября
1917 г.

 Рабочее и Крестьянское правительство, созданное революцией
24-25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и
крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их
правительствам начать немедленно переговоры о справедливом
демократическом мире.
 Справедливым или демократическим миром, которого жаждет
подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных
войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, – миром,
которого самым определенным и настойчивым образом требовали
русские рабочие и крестьяне после свержения царской монархии, –
таким миром Правительство считает немедленный мир без аннексий
(т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения
чужих народностей) и без контрибуций.
 Такой мир предлагает Правительство России заключить всем
воюющим народам немедленно, выражая готовность сделать без
малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги впредь до
окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными
собраниями народных представителей всех стран и всех наций.
 Под аннексией или захватом чужих земель Правительство
понимает сообразно правовому сознанию демократии вообще и
трудящихся классов в особенности всякое присоединение к большому
или сильному государству малой или слабой народности без точно,
ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой
народности, независимо от того, когда это насильственное
присоединение совершено, независимо также от того, насколько
развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или
насильственно удерживаемая в границах данного государства нация.
Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских
странах эта нация живет.
 Если какая бы то ни было нация удерживается в границах
данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее
стороны желанию – все равно, выражено ли это желание в печати, в
народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и
восстаниях против национального гнета – не предоставляется права
свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей
или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения 15
вопрос о формах государственного существования этой нации, то
присоединение ее является аннексией, т.е. захватом и насилием.
 Продолжать эту войну из-за того, как разделить между
сильными и богатыми нациями захваченные ими слабые народности,
Правительство считает величайшим преступлением против
человечества и торжественно заявляет свою решимость немедленно
подписать условия мира, прекращающего эту войну на указанных,
равно справедливых для всех без изъятия народностей условиях.
 Вместе с тем Правительство заявляет, что оно отнюдь не
считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т.е.
соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая
лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было
воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении
всякой двусмысленности и всякой тайны при предложении условий
мира.
 Тайную дипломатию Правительство отменяет, со своей стороны
выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто
перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию
тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством
помещиков и капиталистов с февраля по 25 октября 1917 г. Все
содержание этих тайных договоров, поскольку оно направлено, как
это в большинстве случаев бывало, к доставлению выгод и
привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или
увеличению аннексий великороссов, Правительство объявляет
безусловно и немедленно отмененным.
 Обращаясь с предложением к правительствам и народам всех
стран начать немедленно открытые переговоры о заключении мира,
Правительство выражает с своей стороны готовность вести эти
переговоры как посредством письменных сношений, по телеграфу, так
и путем переговоров между представителями разных стран или на
конференции таковых представителей. Для облегчения таких
переговоров Правительство назначает своего полномочного
представителя в нейтральные страны.
 Правительство предлагает всем правительствам и народам всех
воюющих стран немедленно заключить перемирие, причем со своей
стороны считает желательным, чтобы это перемирие было заключено
не меньше как на три месяца, т.е. на такой срок, в течение
которого вполне возможно как завершение переговоров о мире с
участием представителей всех без изъятия народностей или наций,
втянутых в войну или вынужденных к участию в ней, так равно и
созыв полномочных собраний народных представителей всех стран для
окончательного утверждения условий мира.
 Обращаясь с этим предложением мира к правительствам и
народам всех воюющих стран, Временное рабочее и крестьянское
правительство России обращается также в особенности к
сознательным рабочим трех самых передовых наций человечества и 16
самых крупных участвующих в настоящей войне государств, Англии,
Франции и Германии. Рабочие этих стран оказали наибольшие услуги
делу прогресса и социализма, и великие образцы чартистского
движения в Англии, ряд революций, имевших всемирно-историческое
значение, совершенных французским пролетариатом, наконец, в
геройской борьбе против исключительного закона в Германии и
образцовой для рабочих всего мира длительной, упорной
дисциплинированной работе создания массовых пролетарских
организаций Германии – все эти образцы пролетарского героизма и
исторического творчества служат нам порукой за то, что рабочие
названных стран поймут лежащие на них теперь задачи освобождения
человечества от ужасов войны и ее последствий, что эти рабочие
всесторонней решительной и беззаветно энергичной деятельностью
своей помогут нам успешно довести до конца дело мира и вместе с
тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс населения
от всякого рабства и всякой эксплуатации.
 Председатель Совета Народных Комиссаров
 Владимир Ульянов-Ленин.

Первым актом пролетарской власти был исторический Декрет о мире. На II Всероссийском съезде Советов выступил вождь победившей пролетарской революции. «Было ровно 8 часов 40 минут, – зафиксировал в своем репортерском блокноте присутствовавший на вечернем заседании съезда 26 октября Джон Рид, – когда громовая волна приветственных криков и рукоплесканий возвестила появление членов президиума и Ленина – великого Ленина – среди них. Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный подбородок, бритый, но с уже проступавшей бородкой, столь известной в прошлом и будущем. Потертый костюм, несколько не по росту длинные брюки. Ничего, что напоминало бы кумира толпы, простой, любимый и уважаемый так, как, быть может, любили и уважали лишь немногих вождей в истории. Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовки, не поддающийся настроениям, твердый, непреклонный, без эффектных пристрастий, но обладающий могучим умением раскрыть сложнейшие идеи в самых простых словах и дать глубокий анализ конкретной обстановки при сочетании проницательной гибкости и дерзновенной смелости ума [6].

Как вспоминает делегат съезда А. А. Андреев, при появлении В. И. Ленина «весь зал поднялся и сдвинулся к трибуне, где стоял Ленин. Он долго не мог начать свою речь из-за непрекращающихся аплодисментов и возгласов: «Да здравствует Ленин!».... В воздух летели шапки, кепки, матросские бескозырки, мелькали поднятые винтовки. Так, стоя, съезд выслушал доклад Ленина о мире [7]. Затем В. И. Ленин прочитал написанный им текст Декрета о мире, предложенный на рассмотрение съезда большевистской партией. Джон Рид писал в своих записных книжках: «Всюду вокруг: между колоннами, на подоконниках, на каждой ступеньке, ведущей на сцену, да и на краю самой сцены – публика..., состоящая из простых рабочих, простых крестьян и простых солдат. Кое-где щетинятся штыки... Воздух сизый от табачного дыма и дыхания. Сквозь эту сизую завесу сотни лиц смотрят на сцену, в глубине которой собраны красные знамена с золотыми надписями. Открытые и решительные лица, почерневшие в окопах от мороза, широко поставленные глаза, большие бороды или иногда тонкие ястребиные лица кавказцев или азиатов из Туркестана... [8].

Декрет о мире был небольшим, предельно сжатым текстом. В нем провозглашался отказ Советской России участвовать в империалистической войне и одновременно формулировались основные принципы внешней политики и дипломатии государства нового, социалистическою типа: решительное осуждение войны как средства решения спорных вопросов, подлинное миролюбие и стремление к установлению отношений со всеми государствами, полное равноправие всех, больших и малых народов, уважение интересов других государств и невмешательство в их внутренние дела. В декрете также провозглашалось право каждого народа, независимо от его численности, степени экономического и культурного развития, на самоопределение вплоть до отделения и создания самостоятельного государства.

Декрет начинался обращением нового, рабоче-крестьянского правительства ко всем воюющим народам и их правительствам с предложением начать немедленные переговоры о справедливом демократическом мире. Затем в декрете говорилось о том, что Советское правительство считает справедливым и демократическим мир без аннексий и без контрибуций.

Далее подробно раскрывалось содержание термина аннексия. «Под аннексией, или захватом чужих земель, Правительство понимает, сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности, всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединенная или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация. Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет».

Декрет конкретизировал, в каких формах и каким способом может осуществляться аннексия. К этим формам декрет относил препятствия к желанию какой бы то ни было нации (вне зависимости от того, как это желание выражалось – в печати, на собраниях, в решениях партии, в восстаниях против национального гнета и пр.) решать вопрос о ее государственном существовании и др.

Развернутое определение аннексии, основанное на многочисленных ленинских статьях по этому вопросу, создавало международно-правовую основу для борьбы наций за самоопределение и национальное освобождение, что в условиях того времени имело чрезвычайно большое значение, особенно в связи с ростом национально-освободительного движения в Европе и в других частях мира, а впоследствии сыграло существенную роль в развитии международного права вообще, отразилось на уставах и программах многих международных орга­низаций. Этот раздел Декрета о мире явился фундаментом одного из важнейших направлений советской внешней политики и дипломатии – поддержки национально-освободительного движения народов различных стран и континентов.

В Декрете о мире объявлялось, что Советское правительство выступает против тайной дипломатии вообще, выражает твердое намерение вести переговоры открыто перед всем миром и приступает к немедленному опубликованию тайных договоров, все содержание которых отменяется.

Большое место в Декрете о мире занимало предложение о заключении мира. Советское правительство заявляло, что оно готово немедленно подписать условия мира, прекращающего войну на равно справедливых условиях для всех без изъятия народностей. Вместе с тем в декрете отмечалось, что правительство не считает свои условия мира ультимативными и не возражает против рассмотрения других условий мира. Советское правительство соглашалось вести переговоры о заключении мира по телеграфу, письменно, на встречах между представителями разных стран или на конференциях таковых представителей и назначало своего полномочного представителя в нейтральные страны.

Важнейшей особенностью Декрета о мире было то, что он являлся также декларацией, одновременно адресованной не только к правительствам, но и ко всем народам и в особенности к рабочим воюющих стран. «Мы не можем игнорировать правительства, – пояснял В. И. Ленин, докладывая делегатам съезда проект декрета, – ибо тогда затягивается возможность заключения мира.., но мы не имеем никакого права одновременно не обратиться и к народам. Везде правительства и народы расходятся между собой, а поэтому мы должны помочь народам вмешаться в вопросы войны и мира» [9].

В заключение в декрете выражалась глубокая убежденность в непоколебимой интернациональной сплоченности международного рабочего движения. При этом упор делался на обращение к рабочим Англии, Франции и Германии, внесшим наибольший вклад в дело прогресса и социализма (напоминалось о чартистском движении в Англии, о французских революциях, о борьбе германских рабочих против исключительного закона и за создание массовых пролетарских организаций). Правительство страны победившей революции выражало надежду, что рабочий класс этих трех крупнейших стран Европы своей решительной и беззаветно энергичной деятельностью поможет Советской власти довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс населения от всякого рабства и всякой эксплуатации.

Состоявшееся после доклада В. И. Ленина обсуждение проекта Декрета о мире вылилось по существу в яркую демонстрацию всеобщего одобрения изложенной в нем позиции большевистской партии. Ф. Э. Дзержинский, П. И. Кулиниченко, В. С. Мицкявичюс-Капсукас, П. И. Стучка и другие делегаты съезда заявили о своей поддержке ленинского Декрета о мире и отметили его громадное историческое значение. Представитель Ровенского Совета Я. С. Базарный выступил от имени своего Совета: «Мне мой Совет поручил добиться перемирия на всех фронтах и справедливого демократического мира. Мы, солдаты, которые сидят в окопах, которые сидят в тылу, – все солдаты не только России, но и во всех воюющих странах будем голосовать за это предложение, как буду голосовать и я»[10] .

Вместе с тем несколько делегатов настаивало на том, чтобы изложенные в декрете предложения носили ультимативный характер. Так, меньшевик-интернационалист А. Д. Еремеев сказал, что он будет голосовать за декрет «с одним условием: если будут выброшены слова о том, что мы будем рассматривать всякие условия мира. Это не должно быть, так как могут подумать, что мы слабы, что мы боимся. Наше требование о мире без аннексий и контрибуций должно быть ультимативным» [11] . В заключительном слове В. И. Ленин, специально остановившись на заявлении А. Д. Еремеева, подробно разъяснил ошибочность и опасность для дела пролетарской революции такого псевдореволюционного и явно нереалистического подхода к вопросу о путях достижения мира. «Мы не можем требовать, – решительно подчеркнул В. И. Ленин, – чтобы какое-нибудь незначительное отступление от наших требований дало возможность империалистическим правительствам сказать, что нельзя было вступить в переговоры о мире из-за нашей непримиримости... Мы не смеем, не должны давать возможность правительствам спрятаться за нашу неуступчивость и скрыть от народов, за что их посылают на бойню» [12] .

Далее В. И. Ленин снова коснулся вопроса о публикации тайных договоров.

«Тайные договоры должны быть опубликованы. Должны быть отменены пункты об аннексиях и контрибуциях... – говорил В. И. Ленин. – Мы не дадим себя опутать договорами» [13] . Вместе с тем в тексте декрета была выражена ленинская идея о возможности мирного сосуществования государств с различным социальным строем. «Мы отвергаем все пункты о грабежах и насилиях, – указывал В. И. Ленин, обосновывая перед делегатами съезда этот важнейший внешнеполитический принцип, – но все пункты, где заключены условия добрососедские и соглашения экономические, мы радушно примем, мы их не можем отвергать» [14] .

Последнее замечание В. И. Ленина было очень важным и имело принципиальное значение для будущей внешней политики и дипломатии Советской страны, которая уже в первой своей внешнеполитической декларации выражала готовность пойти на экономическое сотрудничество со странами капитализма.

Ленинский Декрет о мире был принят съездом единогласно. «Итак, свершилось.., – вспоминал присутствовавший вместе с Джоном Ридом на заседании съезда Советов 26 октября американский публицист Альберт Рис Вильямс. – Люди заулыбались, глаза их засияли, головы гордо поднялись. Это надо было видеть! Еще не сформированное по-настоящему правительство... обращалось ко всей планете со своими мирными предложениями... Рядом со мной поднялся высокий солдат и со слезами на глазах обнял рабочего, который тоже встал с места и яростно аплодировал. Маленький жилистый матрос бросал в воздух бескозырку... Выборгский красногвардеец с воспаленными от бессонницы глазами и осунувшимся небритым лицом огляделся вокруг, перекрестился и тихо сказал: [15]

Итак, большевики объявили о своем твердом намерении выполнить все те обещания, которые давались ими накануне революции. И среди этих обещаний – публикация тайных договоров и соглашений.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Для того чтобы перейти к реализации исторического Декрета о мире и содержавшегося в нем заявления первого рабоче-крестьянского правительства России об отмене тайной дипломатии и намерении сделать известными всем народам тайные договоры, заключенные царским и Временным правительствами, необходимо было, прежде всего, срочно овладеть аппаратом бывшего Министерства иностранных дел и, коренным образом реорганизовав его, создать по существу новое дипломатическое ведомство, способное решительно отстаивать интересы Советской власти в области международных отношений.

Для приема дел бывшего МИД Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов наметил одного из своих ведущих членов, М. С. Урицкого. И уже в первый день пролетарской революции, 25 октября, приказом Петроградского ВРК он был назначен комиссаром при Министерстве иностранных дел, а всем военным и гражданским властям предписывалось оказывать ему всяческое содействие при исполнении возложенной на него обязанности[16]. Меньшевистская «Рабочая газета» в заметке «Гражданин Урицкий и тайные договоры» с негодованием сообщала своим читателям о первом визите в МИД представителей Советской власти, потребовавших предъявления секретных дипломатических документов. «Товарищ министра иностранных дел Нератов, – с нескрываемым злорадством говорилось в заметке, – категорически отказал гражданину Урицкому в предъявлении тайных договоров, заявив ему, что все договоры могут быть предъявлены лишь министру иностранных дел, а не ему, Урицкому, который, во всяком случае, является лишь временным комиссаром временного революционного комитета...»[17]  Однако уже вечером 26 октября из рук чиновничьих верхов бывшего МИД был выбит и этот явно надуманный формальный аргумент, Декретом II Всероссийского съезда Советов о создании рабочего и крестьянского правительства – Совета Народных Комиссаров – в числе 13 комиссий (комиссариатов), которым поручалось осуществлять заведование отдельными отраслями государственной жизни, указывалась и комиссия по иностранным делам.

27 октября новое руководство внешнеполитического ведомства России обратилось к чинам бывшего министерства со специальным воззванием. В нем предлагалось явиться всем без исключения служащим, им гарантировалась полная неприкосновенность, не желающим продолжать служить предлагалось немедленно заявить об этом. Далее говорилось, что документы должны сохраняться в безукоризненном порядке и что любое противодействие работе Совета Народных Комиссаров будет караться по всей суровости законов революции.

После полудня представители Советской власти снова пришли в здание на Дворцовой, 6. Служащим бывшего министерства (собралось около шестисот человек) было объявлено: Советская власть выражает надежду, что сможет рассчитывать на ваше сотрудничество. Прежде всего необходимо помочь в кратчайший срок перевести на все важнейшие иностранные языки текст Декрета о мире. Но чиновники бывшего МИД продемонстрировали в ответ, как писала в те дни буржуазная газета «День», свою «резкую и открытую оппозицию»[18].

Одними из первых (по свидетельству Д. Бьюкенена, именно их примеру последовали затем служащие ряда других министерств) они поддержали откровенно антисоветское выступление Комитета Союза союзов служащих государственных учреждений Петрограда 27 октября на чрезвычайном заседании городской думы столицы: «Мы не считаем возможным отдать свой опыт, свои знания и самый аппарат управления насильникам...»[19]  Присоединившись к этому решению, чиновники бывшего МИД, как и большинство служащих других правительственных ведомств, заняли по отношению к Советской власти явно враждебную позицию и категорически отказались не только продолжать свою работу под руководством Совета Народных Комиссаров, но и вообще от всякого сотрудничества с «захватчиками власти». В связи с этим буржуазная и мелкобуржуазная пресса единодушно предсказывала быструю капитуляцию Совета Народных Комиссаров. «Уже в первые дни торжества победителей отказались действовать служащие всех государственных учреждений, всех министерств. Круто остановился весь правительственно-административный механизм, – с явным удовлетворением отмечала, например, меньшевистская „Искра". – И сразу в воздухе повисли все рассчитанные на эффект „декреты" новой власти»[20].

Действительно, саботаж чиновников бывшего МИД должен был, по мнению его организаторов, явиться надежнейшей гарантией того, что новой рабоче-крестьянской власти не удастся провести в жизнь Декрет о мире, в частности, немедленно опубликовать тайные дипломатические документы. Немалую роль в осуществлении контрреволюционных замыслов сыграл бывший старший товарищ министра иностранных дел А. А. Нератов. Он прекрасно знал о развернувшейся в столице активной антисоветской деятельности таких центров, как Петроградская городская дума и Комитет спасения родины и революции при ней, подпольный Малый комитет бывшего Временного правительства. Нератов хорошо знал о том, что в их распоряжении оказался громадный денежный фонд, образовавшийся из щедрых пожертвований русской и международной буржуазии («„Союз союзов", не имевший раньше средств, – признавался печатный орган чиновников Петрограда журнал «Трибуна государственных служащих», – добыл миллионы для ведения забастовки»)[21]. Нератов знал и о готовящемся вооруженном мятеже в столице и о начавшемся уже тогда походе на нее войск Керенского – Краснова. И не удивительно. Ведь вместе с другими «бывшими» товарищами министров, некоторыми уцелевшими от арестов министрами во главе с С. Н. Прокоповичем, а также освобожденными 27 октября из Петропавловской крепости министрами-социалистами А. М. Никитиным, К. А. Гвоздевым и С. Л. Масловым – он сам принимал участие в заседаниях нелегального «правительства», собиравшегося на Бассейной улице, в квартире товарища министра юстиции А. А. Демьянова. Вполне понятно поэтому, что Нератов, ожидавший неминуемого краха большевистской власти в ближайшие дни, счел за благо покинуть (как он полагал, конечно, на время) свою роскошную, почти из двух десятков комнат, казенную квартиру на набережной Мойки и скрыться, не оставив, естественно, своего нового адреса. Его примеру последовало еще несколько высокопоставленных чиновников бывшего министерства, и в том числе начальник первого политического отдела и одновременно канцелярии камергер и статский советник Б. А. Татищев, управляющий цифирным (шифровальным) отделением тайный советник барон К. Ф. Таубе, директор Государственного и Петроградского главных архивов МИД статский советник князь Н. В. Голицын. Как видим, «в бегах» были как раз те (и это не случайно), в чьем ведении и находились так необходимые Советской власти ключи и шифры от хранившихся в МИД секретных дипломатических документов. «Большевики, – злорадствовала в связи с этим меньшевистская «Рабочая газета», – с первого момента завоевания власти проявили особый интерес к тайным договорам. Их попытки получить их, однако, не увенчались успехом, да и вряд ли вообще увенчаются успехом. Товарищ министра иностранных дел Нератов, оказывается, скрылся из-под большевистского надзора, приняв предварительно меры к надежной охране договоров России с другими державами»[22].

Заняться вплотную овладением бывшего МИД и поисками тайных дипломатических документов удалось лишь спустя некоторое время – после разгрома юнкерского мятежа и успешной ликвидации керенско-красновской авантюры. Радужные надежды господ нератовых на реставрацию старых порядков не оправдались. Окончательно покончить с саботажниками и принять в ведение Советской власти бывшее министерство было поручено специальному комиссару, уполномоченному от имени Наркоминдела Ивану Абрамовичу Залкинду.

Иван Абрамович Залкинд

Он родился и вырос в Петербурге на Васильевском острове. Здесь окончил в 1903 г. гимназию и одновременно прошел в рабочих социал-демократических кружках начальный курс другой – марксистской – науки. Здесь же 18-летним юношей И. А. Залкинд стал профессиональным революционером. Трудным и вместе с тем удивительно ярким был жизненный путь Ивана Артамонова (под этим именем знала Залкинда царская охранка). Он вел нелегальную партийную работу в Нижнем Новгороде, Одессе, Баку и других городах страны, его хорошо знали рабочие Выборгской стороны, Московско-Нарвского и Василеостровского районов столицы. Он активно участвовал во многих революционных выступлениях (в том числе потемкинской эпопее и декабрьском вооруженном восстании 1905 г. в Петербурге), семнадцать раз подвергался арестам, находился в тюрьмах и ссылках. В 1908 г. Залкинду, совершившему побег после очередного ареста, пришлось эмигрировать за границу. Иван Абрамович побывал в Англии, Алжире, Испании и изучил несколько иностранных языков. Во Франции он окончил Сорбонну и получил степень доктора биологии.

После Февральской революции 1917 г. Залкинд возвратился в Питер и весь отдался работе в Петроградском и Василеостровском комитетах большевистской партии. Исторические дни Октябрьского вооруженного восстания он встретил одним из руководителей Василеостровской организации РСДРП (б) и революционного штаба этого района столицы. Именно тогда, в дни, потрясшие весь мир, всюду, где требовала партия и революция, встречал его замечательный американский публицист Джон Рид, написавший об этом в своей книге: «Красногвардеец с Васильевского острова очень подробно рассказал, как прошел великий день восстания в его районе. У нас не было ни одного пулемета, – говорил он, улыбаясь, – и из Смольного тоже никак не могли получить. Товарищ Залкинд, член районной управы, вспомнил, что у них в управе, в зале заседаний, стоит пулемет, отобранный у немцев. Мы с ним прихватили еще одного товарища и пошли туда. Там заседали меньшевики и эсеры. Ну, ладно, открыли мы дверь и пошли прямо на них, а они сидят себе за столом, – их человек двенадцать-пятнадцать, а нас трое. Увидели они нас – сразу все замолчали, только смотрят. Мы прямо прошли через комнату и разобрали пулемет. Товарищ Залкинд взвалил на плечо одну часть, я другую, и пошли... И никто нам ни слова не сказал!»[23]

В тревожные дни наступления войск Керенского – Краснова на восставшую столицу Залкинд занимался не допускавшими малейшего промедления делами Василеостровской районной Комендатуры, откуда один за другим отправлялись для отпора мятежникам красногвардейские отряды. Он и сам неоднократно выезжал на «красносельский фронт». Во время одной из таких поездок трехдюймовый вражеский снаряд попал в автомобиль, где Иван Абрамович находился вместе с секретарем Василеостровского районного комитета РСДРП (б) В. К. Слуцкой. «Железная Вера» была убита наповал, Залкинд чудом остался жив.

Одним из ближайших помощников И. А. Залкинда по овладению бывшим МИД стал Евгений Дмитриевич Поливанов. Окончив в 1912 г. историко-филологический факультет Петербургского университета, Поливанов уехал в Японию, где по поручению Российской Академии наук занимался научными исследованиями в области лингвистики. Возвратившись в Петроград, он вел преподавательскую работу.

Евгений Дмитриевич Поливанов

В 1917 г. приват-доцент Поливанов не остался в стороне от бурных событий. Он активно участвовал в деятельности Центрального Совета крестьянских депутатов, а незадолго до октябрьских событий начал сотрудничать в отделе печати Министерства иностранных дел как специалист по восточным языкам, выполнял поручения азиатского департамента МИД. Поливанов не был членом большевистской партии, но он принадлежал к числу тех представителей передовых кругов отечественной интеллигенции, которые встали на сторону восставшего народа [24]. Вскоре после Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде в Смольный пришло письмо, в котором Поливанов предлагал свои услуги в качестве лица, ранее работавшего в бывшем МИД. Это письмо было передано И. А. Залкинду. Так произошла их встреча. И вот уже мчится по улицам Петрограда автомобиль...

«Я разыскал Поливанова, – вспоминал впоследствии Залкинд, – и вместе с ним начал объезд виднейших чиновников министерства по их квартирам, требуя от каждого из них, за их личной ответственностью, присутствия на другой день в здании министерства для решающих переговоров. Многих мы дома не застали, кое-кто сказался больным, а один, когда мы не поверили сообщению о серьезности его болезни и настояли на личном приеме, залез под одеяло, как был, в полном костюме и ботинках, в каковом виде и принял наш визит»[25]. Старший товарищ министра А. А. Нератов все еще продолжал оставаться «в бегах», и 3 ноября на утреннем заседании Петроградский Военно-революционный комитет принял решение арестовать его и предать революционному суду. Вслед за этим, по предложению Наркоминдела, Петроградский ВРК выдал специальный ордер за подписью М. С. Урицкого на арест Нератова. В нем говорилось: «... Бывшего товарища министра иностранных дел Нератова арестовать и доставить в Петроград для предания военно-революционному суду. Всем местным Советам, военно-революционным комитетам и всем пограничным органам вменяется в обязанность принять все меры к выполнению этого постановления» [26] .

Решительные действия Советской власти не на шутку встревожили чиновников-саботажников и их покровителей. Всерьез забеспокоилось даже посольство Великобритании, поспешившее выступить с составленным «в самых энергичных выражениях» опровержением распространившихся в столице слухов о том, что Нератов хранит важнейшие дипломатические документы в помещении посольства. Со стороны Советской власти тотчас же последовало исчерпывающее объяснение в связи с заявлением, сделанным по этому вопросу на заседании Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Народным комиссаром иностранных дел: «Господин Нератов не только не появляется в министерстве для сдачи дел, но и выехал неизвестно куда, не оставив своего нового адреса на старой квартире... Сообщают с разных сторон, будто г. Нератов вынес из министерства секретные документы и сдал их на хранение в английское посольство. Проверить основательность этих сообщений... сейчас нет возможности. Но Военно-революционный комитет уже принял все необходимые меры к тому, чтобы разыскать г. Нератова и получить от него все документы, где бы они ни хранились» [27] .

Наступило 4 ноября – день «решающих переговоров» служащих бывшего МИД с представителями Советской власти. Надежд на успешный исход этих переговоров было мало, не верилось даже, что чиновники соберутся. Поэтому Залкинд и Поливанов запаслись на всякий случай ордерами Петроградского ВРК на арест явных саботажников, подписанными М. С. Урицким. Текст одного из таких ордеров, сохранившихся у Залкинда и приведенных в его воспоминаниях, гласил:

«Военно-революционный комитет,

Петроград, 4 ноября 1917 г.

при

Петрогр. Сов. Р. и С. Д. № 2500

Постановление

Военно-революционный комитет по предложению народного комиссара по иностранным делам постановляет:

бывшего

бывшего

бывшего

бывшего

арестовать и доставить в Петроград для предания Военно-революционному суду. Всем местным Советам, военно-революционным комитетам и всем пограничным органам власти вменяется в обязанность принять все меры к выполнению этого постановления.

За председателя: М. Урицкий».

К изумлению Залкинда и Поливанова, на сей раз здание на Дворцовой, 6, было освещено, а когда они по широкой мраморной лестнице, покрытой ковром, поднялись на верхний этаж, их глазам предстало зрелище, напоминавшее торжественный прием: чиновники и сановники в парадных мундирах, при орденах и прочих регалиях заполнили большой зал – пришли не только те, к кому они заезжали накануне, но и многие другие. «Поливанов представил меня, – вспоминал Залкинд, – товарищу министра Петряеву, а этот, в свою очередь назвал мне целый ряд заведующих и управляющих всякими департаментами и отделами. Я произнес коротенькую речь, указав, что явился от имени рабоче-крестьянского правительства с тем, чтобы окончательно выяснить отношение чинов министерства к их служебному долгу; упомянув о том, что время военное и что функции министерства принадлежат к разряду тех, кои не терпят, в интересах страны, ни одного момента перерыва». После этого выступления И. А. Залкинда несколько высших чиновников во главе с младшим товарищем министра А. М. Петряевым быстро посовещались, и последний от их имени заявил о неизменности в принципе их решения – «данному» правительству они служить не могут…

Правда, чиновники в лице Петряева великодушно выразили свое согласие «охранять» министерство и выполнять некоторые текущие дела – консульские, о военнопленных, о переводах денег за границу.

Не оставалось сомнений, что речь идет лишь об усовершенствованной форме контрреволюционного саботажа. Между тем надо было во что бы то ни стало немедленно добиться каких-то реальных результатов. И посланцы Смольного решили пойти на хитрость. Поливанов, заметив в зале одного знакомого чиновника, «доверительно» поделился с ним своим удивлением в связи с весьма неразумным поведением его сослуживцев: разве они не знают, что здание министерства «окружено» красногвардейцами и матросами?.. А Залкинд, отвечая высшим чинам министерства во главе с Петряевым, решительно заявил:

«Сотрудничество служащих бывшего министерства будет принято Советской властью при том только условии, если они готовы тут же признать революционное Правительство и немедленно указать расположение всех служебных помещений, а также назвать тех лиц, которые ответственны за сохранность архивов и шифров. В случае промедления или отказа удовлетворить эти требования, – многозначительно закончил Залкинд, – ответственность за все последствия будет возложена на господина Петряева и на тех двух лиц, которые стоят около него».

Тем временем то, что Поливанов «по секрету» сообщил своему знакомому, стало уже достоянием всех присутствующих. Распространившийся в зале слух о том, что в распоряжении «комиссаров Смольного» вблизи министерства находится готовая к действию вооруженная сила, а равно категорический тон и уверенное поведение Залкинда как нельзя лучше подействовали на дрогнувших чиновников. Это и принесло первый успех.

Растерянные и испуганные чиновники быстро предоставили в распоряжение Залкинда и Поливанова одного из «беглецов» – начальника канцелярии Б. А. Татищева, которому в сопровождении двух-трех служащих пришлось провести их по всем этажам министерства. Как живо описывал впоследствии Залкинд, он «послал одного из курьеров купить этикеток к ключам и к моменту его возвращения, успев обойти здание и ознакомиться с архивными комнатами и шифровальным отделением, взял у Татищева из рук все его четыре связки ключей, прикрепил к ним по свежей памяти этикетки и положил ключи к себе в карман. Дело было сделано: я знал, где что искать, а министерство оказалось на запоре от своих собственных чиновников».

Продолжение следует

Источник

Изданiе - НКИД - Сборник секретных документов из архива бывшего МИД - 1917-18

Ирошников М.П., Чубарьян А.О. - Тайное становится явным (НПС) - 1970