Биография

 

Борис Дёжкин родился 19 августа 1914 года в Курске в семье почётного железнодорожника. После переезда семьи в Москву работал слесарем-инструментальщиком на шарикоподшипниковом заводе. Увлекался карикатурой. Прошёл обучение на курсах А. А. Радакова при журнале «Крокодил».

В 1934 году окончил курсы художественной мультипликации при Доме печати в Москве. В том же году начал работать в экспериментальной мультипликационной мастерской при ГУКФ под руководством Виктора Федоровича Смирнова, которая была преобразована в киностудию «Союзмультфильм» в 1936 году.

Дебютировал как художник-мультипликатор в картине «Лиса-Строитель», также работал как художник-постановщик. В 1937 году в качестве режиссёра поставил «Привет героям!». До 1951 года сотрудничал с Геннадием Филипповым, с которым создал много совместных фильмов. Был очень популярен как мультипликатор; его чувство ритма, умение синхронизировать картинку с музыкой задавали планку всей отечественной индустрии и на многие годы определили стиль работы студии.

В 1946 году снял свой первый мультфильм на спортивную тематику — «Тихая поляна». Со временем именно эта тематика стала основной в его творчестве.

С 1947 года преподавал на курсах художников-мультипликаторов при «Союзмультфильме».

С 1960 года Борис Дёжкин самостоятельно работал в мультипликационном кино, выступая и как художник-постановщик своих фильмов и почти всегда разрабатывая персонажи: «Матч-реванш» (1968), «Метеор на ринге» (1970), «Футбольные звёзды» (1974).

После 1984 года Дёжкин стал невостребован на студии, все предложенные им сценарии отклонялись. Зарабатывал иллюстрацией книг, открыток. В конце 1991-го года тяжело заболел. Умер 13 марта 1992 года в Москве.

Награды

орден «Знак Почёта» (14.04.1944)

Заслуженный деятель искусств РСФСР (29.09.1969) — за заслуги в области советской кинематографии

Награды на фестивалях

Мультфильм «Слон и муравей» (1948) — X МКФ в Венеции, премия, Италия (1949).

Мультфильм «Сердце храбреца» (1951) — V МКФ в Венеции, Диплом (1953).

Мультфильм «Необыкновенный матч» (1955) — Первая премия на VII МФ фильмов для детей и юношества в Венеции, Серебряная медаль на I МКФ в Дамаске (Сирия), Бронзовая медаль на VI Международном фестивале молодёжи и студентов в Москве

Мультфильм «Шайбу! Шайбу!» (1964) — Вторая премия в категории мультипликационных фильмов на II ВКФ в Киеве (1966), Золотая медаль и диплом за лучший мультипликационный фильм на спортивную тему на I ВКФ спортивных фильмов в Москве (1966), Кубок Ассоциации кинопромышленников Италии на XXIII МФ спортивных фильмов в Кортина д’Ампеццо (Италия, 1967).

Мультфильм «Матч-реванш» (1968) — Бронзовая медаль на Втором Всесоюзном Фестивале спортивных фильмов в Тбилиси (1968), Почётный диплом на Международном фестивале к/м «Миссия молодёжи» в Мехико в рамках XIX Олимпиады (1968).

Читать далее...

Биография

Родился 20 сентября 1918 года.

Участник Великой Отечественной войны. В январе 1944 — мае 1945 годов — заряжающий 120-мм миномёта и стрелок 1234-го стрелкового полка. Воевал на 1-м Белорусском фронте. Участвовал в Люблин-Брестской, Варшавско-Познанской и Берлинской операциях. 17 февраля 1945 года был ранен и некоторое время находился на излечении в госпитале.

После войны И. Аксенчук демобилизовался офицером.

С 1946 по 1948 год учился на курсах художников-мультипликаторов при киностудии «Союзмультфильм». По окончании стал работать мультипликатором, затем ассистентом режиссёра у Александра Иванова и Евгения Мигунова, а с 1953 года — режиссёром.

Работал в классической рисованой технологии. Экранизировал сказки разных народов, в частности: румынскую «Ореховый прутик» (1955), узбекскую — «Аист» (1956), итальянскую — «Мальчик из Неаполя».

Кроме замечательных детских мультфильмов, создавал социальные «фильмы-плакаты»: к юбилею революции — «Наше солнце», о первом полёте в космос человека — «Слава вам, небесные братья!», о юбилее ГОЭЛРО — «Плюс электрификация» и другие. Делал мультфильмы для сатирического киножурнала «Фитиль».

Умер 17 июля 1999 года в Москве. Похоронен на Николо-Архангельском кладбище в Москве.

 

Призы фестивалей

1955 — «Ореховый прутик» — приз и почётный диплом VII МКФ фильмов для детей и юношества в Венеции, 1956

1984 — «Синеглазка» — приз «Бронзовый гриф» на XV МКФ детских и юношеских фильмов в Италии, 1985.

Читать далее...

Таким образом, демонстрация 3 — б июля была разгромлена, а партия большевиков загнана в подполье.

Казалось, движение кончилось поражением. Однако по существу оно было своего рода победой, одержанной революцией на пути перерастания ее из буржуазной в социалистическую. Буржуазия несколько переоценила свой успех: за внешними, легко наблюдаемыми передвижками она не заметила глубокого внутреннего процесса в расстановке классовых сил. Самодержавие в январские дни 1905 года, разгромив мирную демонстрацию, покончило не с рабочим движением, а с верой рабочих в царя. Так и буржуазия, подавив июльское выступление, разбила не рабочую революцию, а доверие, даже не к себе, — оно давно было утеряно, — а к мелкобуржуазным лидерам.

Среди сотен тысяч демонстрантов было немало рядовых эсеров и меньшевиков. Вместе с многими тысячами беспартийных, доверявших [294] мелкобуржуазному блоку, они ясно увидели всю мерзость его предательства. Июльские дни вбили клин между верхами и низами соглашательских партий: в то время как верхи скатились в лагерь буржуазии, низы круто повернули в сторону пролетариата.

Большевистские ряды начали быстро пополняться. За три недели число членов партии в Петрограде увеличилось на 2 500 человек. Рост партии и ее влияние среди рабочих видны и по выборам в различные организации на фабриках и заводах. Выборы уполномоченных в больничную кассу заводов «Новый Лесснер» и «Старый Лесснер» дали такие результаты: из 100 избранных оказалось 15 эсеров, 5 меньшевиков и 80 большевиков. До этого большевиков среди уполномоченных было меньше половины. На заводе «Эриксон» из 60 уполномоченных избрано было 7 меньшевиков, 14 эсеров и 39 большевиков. На заводе «Треугольник» из 100 уполномоченных избрано 65 — 70 большевиков, в то время как раньше большинство имели эсеры.

Читать далее...

Пока демонстранты горячо взывали к власти советов, эсеро-меньшевики за спиной выступающих лихорадочно мобилизовывали силы против революции. К Таврическому дворцу вызывались воинские части, верные правительству. К 7 часам вечера на Дворцовую площадь прибыли Владимирское военное училище, 9-й кавалерийский полк и 1-й казачий полк.

Меньшевик Войтинский докладывал на объединенном заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета и Всероссийского исполнительного комитета советов крестьянских депутатов 5 июля:

«Одно время у нас совершенно не было сил. У входных дверей Таврического дворца стояло только шесть человек, которые не в силах были сдерживать толпу. Первая часть, пришедшая нам на помощь, — это броневые машины... У нас было твердое решение : в случае насилия со стороны вооруженной банды открыть огонь »{356}.

Приказ об отправке войск в Петроград был дан комитету 5-й армии. С фронта тотчас же выслали 14-ю кавалерийскую дивизию, 14-й Донской казачий полк, 117-й Изборский полк и другие части. Командиром сводного отряда был назначен член Всероссийского центрального исполнительного комитета поручик Мазуренко. Помощником морского министра Дударовым был передан в Гельсингфорс приказ подводным лодкам: не останавливаться перед потоплением революционных кораблей, если последние отправятся в Петроград. Эсеры и меньшевики меньше, чем бывший царь Николай в последние дни своего царствования, [277] колебались, снимать ли войска с фронта для борьбы с революцией. Взбешенные мелкие буржуа явились реакционерами не меньшими, чем генералы царя.

Читать далее...

Партия большевиков хорошо знала настроение в воинских частях и на заводах. Она знала, сколько революционной энергии накопилось в низах. Но партия не считала обстановку созревшей для вооруженной борьбы, и не по инициативе большевиков массы вышли в июльские дни на улицу. Партия была против немедленного выступления. Еще 22 июня состоялось совместное совещание членов Центрального комитета, Петербургского комитета и военной организации большевиков, где было подчеркнуто, что сейчас невыгодно принимать бой.

Большевики внимательно следили за маневрами кадетов. Ленин предупреждал партию, что буржуазии выгодно вызвать революционные массы Петрограда на улицу до того, как революционное брожение охватит всю страну.

Но движение в столице бурно шло вверх. С каждым днем все яснее становился массам контрреволюционный характер правительства. Каждый час разоблачал соглашательскую политику эсеро-меньшевиков. В момент нарастания движения, обещавшего еще более бурный рост в дальнейшем, невыгодно было рисковать.

«Пусть грядущие Кавеньяки начинают первыми»{349}, писал Ленин.

Читать далее...

Силы революции, вызвавшие июньский кризис, продолжали действовать с нарастающей быстротой.

Ни одна задача революции еще не была решена. Затруднения с хлебом возрастали. Разруха усиливалась, охватывая все новые области и районы. Останавливались — чаще по воле предпринимателей — заводы и фабрики. По транспорту, как по каналам, паралич производственного организма расползался по всей стране.

В мае было закрыто 108 заводов с 8 701 рабочим, в июне — 125 заводов с 38 465 рабочими, а в июле — 206 заводов с 47 754 рабочими. На 40 процентов сократилось металлургическое производство, на 20 процентов — текстильное. Надвигался голод.

Выло ясно — буржуазия наступает. Классовый смысл этого наступления с циничной откровенностью выболтал крупнейший промышленник Рябушинский. На съезде торговцев и промышленников [261] он с наслаждением говорил, что скоро настанет момент, когда

«костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа, членов разных комитетов и советов»{343}.

Читать далее...

В Петрограде с первых же дней революции начался бурный процесс самовооружения пролетариата. Рабочие вынудили мелкобуржуазных руководителей совета санкционировать сверху то, что уже явочным порядком было захвачено снизу. 28 февраля эсеро-меньшевистский исполнительный комитет совета постановил:

«Рабочим на фабриках и заводах организовать милицию по 100 человек на 1 000 рабочих»{328}.

Но как только выяснилось, что буржуазия выдержала первый натиск, меньшевики постарались свести на нет свою уступку так же, как с приказом № 1.

Прежде всего исполнительный комитет запретил выдавать рабочим оружие, а затем на заседании 7 марта высказался за слияние заводской милиции с общегражданской. Исполнительный комитет порекомендовал рабочим:

«1. Войти всей организацией в состав городской милиции.

2. Сохранить при этом свою самостоятельную организацию, организовать свои выборные милиционные комитеты; принять белую повязку с номером городской милиции и выдаваемые ею удостоверения; наряду с этим к белой повязке городской милиции прикреплять красную розетку заводской милиции, сохранить свои номера и свои удостоверения»{329}.

Читать далее...

Наспех перекрасившись в «республиканцев», буржуазия всемерно заботилась сохранить свои основы и опоры, а в первую очередь — удержать в своих руках армию и полицию. На фронте убрали с полдюжины царских генералов. Некоторых перебросили на менее значительные посты. Армию переименовали из «императорской» в «революционную».

Городовые и жандармы как организованная сила были ликвидированы по всей стране, частью были отправлены на фронт, частью тоже «перекрасились» или спрятались, чтобы появиться в удобный момент на сцену. Получив власть из рук революции. Временное правительство не могло восстановить старую полицию, но тотчас же попробовало создать новую полицейскую силу: учредило «народную» милицию с выборными должностями, подчинив ее старым городским думам и земствам. Людей в «народную» милицию тщательно отбирали: петроградская милиция, например, [241] в первые дни состояла лишь из студентов и офицеров. Ленин писал по этому поводу:

«Главное для помещиков и капиталистов в настоящее время, когда они убедились в силе революционных масс, — отстоять наиболее существенные учреждения старого режима, отстоять старые орудия угнетения: полицию, чиновничество, постоянную армию. «Гражданскую милицию» стараются свести на старое, т. е. на небольшие, оторванные от народа, стоящие возможно ближе к буржуазии отряды вооруженных людей под командой лиц из буржуазии»{321}.

Двигать революцию вперед можно было, только разрушив старый аппарат власти с его полицией и армией. Буржуазному маневру «народной» милиции большевистская партия противопоставила лозунг пролетарской милиции, лозунг всеобщего вооружения пролетариата.

Читать далее...

Что же в конце концов получается в результате нашего анализа дюринговской «самобытной системы» политической экономии? Единственный результат состоит в том, что после всех больших слов и ещё более грандиозных обещаний мы оказались обманутыми так же, как и в «философии». В теории стоимости — этом «пробном камне для определения достоинства экономических систем» — дело свелось к тому, что под стоимостью г-н Дюринг понимает пять совершенно различных вещей, находящихся в кричащем противоречии друг к другу, и, следовательно, в лучшем случае, не знает сам, чего хочет. Возвещённые с такой помпой «естественные законы всякого хозяйства» оказались общеизвестными и часто даже неправильно формулированными банальностями худшего сорта. Единственное объяснение экономических фактов, которое нам преподносит эта «самобытная система», состоит в том, что они являются результатом «насилия», — фраза, которой филистер всех наций утешает себя в течение тысячелетий во всех своих злоключениях и после которой мы знаем ровно столько же, сколько знали до неё. Вместо того чтобы исследовать происхождение и последствия этого насилия, г-н Дюринг предлагает нам, чтобы мы с благодарностью успокоились на одном слове «насилие» как конечной, последней причине и окончательном объяснении всех экономических явлений. Вынужденный дать дальнейшие разъяснения относительно капиталистической эксплуатации труда, он сначала изображает её в общем виде как основанную на обложении данью и на надбавке к цене, усваивая себе здесь полностью прудоновскую концепцию «устанавливаемого заранее начисления» (prélèvement) ^189a, чтобы затем, переходя от общего к частному, объяснять ту же эксплуатацию при помощи Марксовой теории прибавочного труда, прибавочного продукта и прибавочной стоимости. Он ухитряется, таким образом, благополучно примирить два прямо противоречащих друг другу воззрения, единым духом списывая и то, и другое. И подобно тому, как он не находил в своей философии достаточно грубых выражений для того самого Гегеля, идеями которого он пользуется, неизменно разжижая и опошляя их, так и в «Критической истории» разнузданная клевета на Маркса служит лишь для прикрытия того факта, что всё сколько-нибудь рациональное, содержащееся в «Курсе» по вопросу о капитале и труде, составляет — тоже разжиженный и опошленный — плагиат у Маркса. В «Курсе» невежество автора доходит до того, что в начале истории культурных народов он ставит «крупного землевладельца», ни словом не обмолвившись относительно общности земельной собственности родовых и сельских общин, являющейся в действительности исходным пунктом всей истории. Это невежество почти непостижимо в наши дни. Но оно, пожалуй, ещё превзойдено тем невежеством, которое в «Критической истории» немало кичится собой как «универсальной широтой исторического кругозора» и для иллюстрации которого мы привели лишь несколько ужасающих примеров. Одним словом: вначале — колоссальная «затрата» самовосхваления, крикливой базарной рекламы, обещаний, превосходящих одно другое, а затем «результат» — круглый нуль.

Читать далее...

В заключение бросим ещё взгляд на «Критическую историю политической экономии», на «это предприятие» г-на Дюринга, которое, по его словам, «совершенно не имеет предшественников». Быть может, здесь-то мы встретим, наконец, неоднократно обещанную предельную и строжайшую научность.

Г-н Дюринг поднимает много шуму по поводу своего открытия, что

«учение о хозяйстве» представляет собой «в высокой степени современное явление» (стр. 12).

Действительно, Маркс в «Капитале» говорит: «Политическая экономия… как самостоятельная наука возникает лишь в мануфактурный период» ¹⁴⁸, а в сочинении «К критике политической экономии» (стр. 29): «Классическая политическая экономия… начинается в Англии с Петти, а во Франции с Буагильбера и завершается в Англии Рикардо, а во Франции Сисмонди» ¹⁴⁹. Г-н Дюринг следует этому предначертанному ему пути, с той лишь разницей, что у г-на Дюринга высшая политическая экономия начинается лишь с тех жалких недоносков, которые буржуазная наука произвела на свет, когда уже закончился её классический период. Зато он с полнейшим правом может торжествовать в конце своего «Введения», заявляя следующее:

«Но если это предприятие уже по своему внешнему своеобразию и по новизне значительной части своего содержания совершенно не имеет предшественников, то в ещё гораздо большей степени оно принадлежит мне как собственность по своим внутренним критическим точкам зрения и по своей общей позиции» (стр. 9).

В сущности он мог бы в отношении обеих сторон — внешней и внутренней — анонсировать своё «предприятие» (промышленное выражение выбрано здесь недурно) как: «Единственный и его собственность» ¹⁵⁰. Так как политическая экономия в том виде, в каком она исторически возникла, представляет собой на деле не что иное, как научное понимание экономики периода капиталистического производства, то относящиеся сюда положения и теоремы могут встречаться, например, у писателей древнегреческого общества лишь постольку, поскольку известные явления, как товарное производство, торговля, деньги, капитал, приносящий проценты, и т. д., общи обеим общественным системам. Поскольку греки делают иногда случайные экскурсы в эту область, они обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях. Исторически их воззрения образуют поэтому теоретические исходные пункты современной науки.

Читать далее...

Теория земельной ренты есть специфически английский отдел политической экономии, и это понятно, так как только в Англии существовал такой способ производства, при котором рента также и фактически отделилась от прибыли и процента. В Англии, как известно, господствует крупное землевладение и крупное земледелие. Земельные собственники сдают свои земли в виде крупных, часто очень крупных, имений арендаторам, которые обладают достаточным капиталом для их эксплуатации и, в отличие от наших крестьян, не работают сами, а, как настоящие капиталистические предприниматели, применяют труд батраков и подёнщиков. Здесь, следовательно, мы имеем все три класса буржуазного общества и свойственный каждому из них вид дохода: земельного собственника, получающего земельную ренту, капиталиста, получающего прибыль, и рабочего, получающего заработную плату. Никогда ни одному английскому экономисту не приходило в голову видеть в прибыли арендатора своего рода заработную плату, как это кажется г-ну Дюрингу; ещё меньше английским экономистам могло представляться рискованным принимать прибыль арендатора за то, чем она бесспорно, со всей очевидностью и осязательностью является, а именно — признавать её прибылью на капитал. Прямо смешным является утверждение г-на Дюринга, будто вопрос о том, что собственно представляет собой прибыль арендатора, даже не ставился в такой определённой форме. В Англии этот вопрос не приходится и ставить, ибо вопрос и ответ уже давно даны в самих фактах, и со времени Адама Смита никогда по этому поводу не возникало сомнений.

Читать далее...

Простой товаровладелец продаёт, чтобы купить; он продаёт то, в чём не нуждается, и покупает на вырученные деньги то, что ему нужно. Между тем капиталист, приступая к делу, покупает с самого начала то, в чём сам он не нуждается; он покупает, чтобы продать, и притом продать дороже, чтобы получить обратно затраченную первоначально на покупку денежную сумму увеличенной на некоторый денежный прирост. Этот прирост Маркс называет прибавочной стоимостью.

Откуда происходит эта прибавочная стоимость?

Разрешение этого вопроса составляет величайшую историческую заслугу труда Маркса. Оно проливает яркий свет на такие экономические области, где социалисты, не менее, чем буржуазные экономисты, бродили до этого в глубочайшей тьме. От решения этого вопроса берёт своё начало научный социализм, и это решение является центральным пунктом научного социализма.

Решение это состоит в следующем. Увеличение стоимости денег, которые должны превратиться в капитал, не может ни совершиться в самих деньгах, ни возникнуть из купли, так как эти деньги только реализуют здесь цену товара, а эта цена, — ибо мы предполагаем, что обмениваются равные стоимости, — не отличается от стоимости товара. Но по той же причине увеличение стоимости не может возникнуть и из продажи товара. Значит, данное изменение должно произойти в том товаре, который покупается, но изменению подвергается при этом не его стоимость, — так как товар покупается и продаётся по своей стоимости, — а его потребительная стоимость как таковая; другими словами, изменение стоимости должно проистекать из потребления этого товара. «Но извлечь стоимость из потребления товара нашему владельцу денег удастся лишь в том случае, если ему посчастливится открыть… на рынке такой товар, потребительная стоимость которого обладала бы оригинальным свойством быть источником стоимости, — такой товар, действительное потребление которого было бы овеществлением труда, а следовательно, созиданием стоимости. И владелец денег находит на рынке такой специфический товар; это — способность к труду, или рабочая сила» ¹²⁸. Если, как мы видели, труд как таковой не может иметь стоимости, то этого отнюдь нельзя сказать о рабочей силе. Последняя приобретает стоимость, лишь только она, как это фактически имеет место ныне, становится товаром, и стоимость эта определяется, «как и стоимость всякого другого товара, рабочим временем, необходимым для производства, а следовательно, и воспроизводства этого специфического предмета торговли» ¹²⁹, т. е. тем рабочим временем, которое требуется для производства жизненных средств, необходимых рабочему для поддержания себя в состоянии трудоспособности и для продолжения своего рода.

Читать далее...